Роман Бориса Бурлака «Левый фланг» перекликается с его первой книгой «Шуми, Дунай», увидевшей свет в Москве и переведенной на болгарский язык в самом начале пятидесятых годов. Спустя четверть века автор снова вернулся к военной теме. Надо отметить, что эта тема всегда находила то или иное отражение во всех его книгах.

Писал ли Б. Бурлак о становлении молодой братской республики — Латвии («Рижский бастион») или о второй индустриальной молодости Урала («Седьмой переход», «Граненое время»), исследовал ли он художественными средствами судьбы наших современников («Седая юность», «Минувшей осенью»), — в центре повествования всегда оказывались бывшие фронтовики.

Это пристрастие к людям, прошедшим суровую школу, объясняется, конечно, не только жизненным опытом, но и публицистической позицией писателя. Именно то поколение советских людей, которое составляло сердцевину нашей армии, ее цвет, и вынесло на своих плечах главный груз послевоенного строительства.

Уходят, уходят генералы Отечественной войны…

Короткая весть о гибели Бирюзова, Жданова, Шкодуновича и других больно толкнула меня в грудь. Они летели на празднование двадцатилетия освобождения Белграда и в тумане врезались в гору Авала, увенчанную памятником Неизвестному солдату.

Авала, Авала… Я беру всю истертую на сгибах топографическую карту, чудом уцелевшую с той поры. Вот она, эта командная высота, на которую немцы возлагали столько надежд в октябрьские дни сорок четвертого.

Я представляю, как волновались наши генералы, когда все ближе подлетали к этим памятным местам. Наверное, весь освободительный поход через Югославию — от горной, зажатой среди утесов реки Тимок до спокойной равнинной Дравы — четко рисовался перед ними сквозь туман… Ну разве мог кто подумать в сорок четвертом, на ближних подступах к Белграду, в невероятной горячке последних месяцев войны, что ровно — день в день — двадцать лет спустя они погибнут на той самой горе Авала, с которой открывался вид на югославскую столицу? Нет, это уж на редкость несправедливая военная судьба.

Генерала Шкодуновича, командира нашей дивизии, потом нашего корпуса, я не раз видел под огнем. Он не заигрывал со смертью, не красовался молодецкой храбростью: он просто работал на НП, зная, что это опасная работа. Бывало, под бомбежкой или артналетом мы попрячемся в земляные щели, а он только пригнется у стереотрубы, чтобы не ударил в голову шальной осколок, и продолжает наблюдать за полем боя или за тем, что творится в небе. Кто-то наповал убит, кто-то ранен или контужен, а он цел и невредим, и лишь посуровеет от чужой боли его доброе лицо. Таким был наш комкор, которого мы в шутку за этакую неуязвимость называли меж собой Зигфридом. Но, помню, как он горестно сказал, когда на случайной мине подорвался один видавший виды, удачливый сапер: «К сожалению, война злопамятна».