Когда сливаются реки

Бровка Петрусь

Роман «Когда сливаются реки» (1957; Литературная премия имени Я. Коласа, 1957) посвящен строительству ГЭС на границе трёх республик, дружбе белорусов, литовцев и латышей.

I

Агата не может наглядеться на сына. Он спит на кровати, положив на ладонь щеку, но губы его время от времени шевелятся, словно он еще собирается что-то сказать. Алесь уснул во время разговора с матерью, а она до самого рассвета просидела у его изголовья. Первые лучи солнца пронизали цветное одеяло, которым было занавешено окно, наполнили хату розоватым сумраком. Светлые, белесые волосы Алеся отчетливей обозначились на подушке, а меж бровей стала заметней энергичная складка.

Агата вздохнула — видимо, немало разных забот волнуют Алеся. Она тихо поднялась, прошла по хате, с уваженьем и даже некоторой опаской поглядела на документы сына, лежавшие аккуратной стопкой на краю стола. Меж книжечками белели тщательно сложенные неизвестные ей бумаги. «По которой же из них приехал Алесь домой?» — рассуждала она. И, может быть, потому, что чудилась ей в этих бумагах особая сила, она даже не решилась прикоснуться к ним, а подняла с половика носки сына и, остановившись у окошка, стала чинить их. «По какой бы ни приехал, — думала она, — а и то большая радость, что уже дома».

Пять лет учился Алесь в Минске, в Политехническом институте. И вот теперь он — инженер. Думала, что не часто доведется ей видеть сына — свет велик, мало ли куда могут послать на работу! — а он вот приехал и останется в своем селе. Да еще и дело-то какое ему поручено — электростанцию строить!..

И с благодарностью вспомнила Агата старого учителя Якуба Гаманька, который несколько лет настойчиво убеждал колхозников, что жить без электричества в Долгом больше нельзя. Да и Захар Рудак, колхозный парторг, активно брался за электрификацию. «И как хорошо получилось, — думала Агата, — всего две недели прошло, как порешили строить, а вот уже и Алесь приехал, и не кем-нибудь, а начальником стройки».

Алесь заворочался на кровати, и Агата даже дыхание затаила, замерла, чтобы не разбудить сына. Видать, в дороге замаялся — нужно было из Минска добраться до Полоцка, а оттуда, получив назначение, — в свое село. Но, убедившись, что Алесь по-прежнему крепко спит, Агата успокоилась и принялась осматривать его одежду. Все, что принадлежало сыну, казалось ей особенно красивым, даже простая серая рубашка, которая висела на стуле.

II

Столярная мастерская в колхозе имени Райниса стояла на краю леса у озера. Это был крытый дранкой сарай, который одним концом нависал над обрывистым берегом, а противоположным упирался в густой ельник. Никаких других строений поблизости не было, только вдалеке виднелся каменный дом бывшего пана Алоиза Вайвода — теперь правление колхоза. Ян Лайзан любил место, где стояла столярная мастерская. Не меньше любил он и свою мастерскую. Он проработал здесь больше тридцати лет: орудовал фуганком и рубанком, пилой и топором. Почти все эти годы его можно было видеть за верстаком, в потемнелых, закопченных сосновых стенах сарая. И смоляные сучки в бревнах, словно черные зрачки, всматривались в него. Одни, казалось Яну Лайзану, смотрели приветливо и дружески, но были и такие, острые и скошенные, что напоминали хитрые и злые глаза самого пана Алоиза Вайвода. А когда стихали визг пилы и стук топора и Ян Лайзан садился отдохнуть на дубовую колоду, до слуха его доносились другие звуки и голоса: с одной стороны, будто рассказывая что-то по секрету, шептались ветки ельника, с другой — рокотали и всхлипывали под ветром волны, точно жалуясь на свою беспокойную судьбу. Часто присоединялся к ним мысленно и сам Ян Лайзан. Пожаловаться ему было на что.

В столярную мастерскую Алоиза Вайвода он пришел давно, еще перед революцией. До этого работал на кирпичном заводе в Риге вместе с нынешним соседом из Долгого Якубом Гаманьком. Жить было тогда трудно. На свои заработки они едва могли прокормиться, а чтобы помочь родным — об этом не приходилось и думать. Беднота в поселке на окраине за Илгециелсом была такая, что страшно смотреть: среди старых, покосившихся бараков с окнами, заткнутыми тряпьем, бродили иссохшие мужчины и обтрепанные женщины, на вонючих дворах копались в мусоре детишки со втянутыми от худобы или распухшими от рахита животами. Сюда собирались все, кто не мог пристроиться в другом месте, — латышская беднота, мужики-отходники с Витебщины, безземельные литовцы из околиц Шауляя и голота из-под Великих Лук. Горевали вместе, а помочь друг другу не могли.

Учителя Гаманька выгнали из долговской школы за то, что он советовал мужикам отстаивать свои права и помогал им судиться с паном. У местных властей Гаманек числился «социалистом». С «волчьим билетом» учителю оставалось только идти на черную работу. Так и оказался Якуб Гаманек на кирпичном заводе в Риге, где он и подружился с Яном Лайзаном.

Ян Лайзан помнит, как к Якубу Гаманьку на окраину за Илгециелсом приходили товарищи из рижского порта, с которыми тот успел познакомиться. В свободные минуты они вели тихие беседы, договаривались держаться вместе и не склонять голов перед хозяевами.

Один день из жизни в этом поселке навсегда остался в памяти Яна Лайзана. С утра пришли Якубовы товарищи из рижского порта и подняли народ. Теперь Ян Лайзан знает, что это были большевики, а тогда помнит лишь, что они уговаривали поддержать всеобщую забастовку, начавшуюся в городе. И народ поддержал их. Люди шли нестройными толпами, с женами и детьми, и красное знамя на длинном древке плыло над их головами. А когда подходили к мосту через Даугаву, откуда-то вынырнул стражник и пытался остановить шествие. Лайзан видел, как Якуб Гаманек отшвырнул стражника, и приободрившиеся люди, миновав мост, приблизились к центру. Над головами шумело и покачивалось уже не одно знамя, а несколько, — казалось, что из самой земли поднимаются и множатся огненные языки.