Я вышел за окованные железом крепкие дубовые ворота госпиталя и остановился. С наслаждением вдохнул свежего, чуть сладковатого воздуха. Щемяще пахло зеленью, которая упруго тянулась из чёрной распаренной земли тонкими стрелочками, клейковатыми листьями, едва проклюнувшимися из почек. А ещё тянуло откуда-то будоражащей прохладой, как из глубокого степного колодца. В бездонном голубом небе покачивалось тёплое солнце, ласково гладило моё побледневшее лицо — в госпитале не загоришь.

Оглянулся на своих товарищей. Тоже стоят задумчивые, трогательно улыбающиеся.

— Ты гляди, апрель уже начался, считай, настоящая весна на пороге, — изумлённо покачал головой Андрей Прокопчук и почесал затылок.

Такая уж у него привычка: и в горе и в радости рьяно чешет затылок. Познакомились мы с ним здесь, в госпитале, а оказалось, что почти год воевали в одном гаубичном полку. А как мы могли там познакомиться, если все время в наступлении, зима и весна 1944 года выдались такими бешеными, что мы невесело шутили: начальника «небесной канцелярии», видать, крепко контузило. То буран дикий налетит, все заметёт, то оттепель наступит сразу, превратит снег в месиво, в котором все тонет, а в марте к обильным талым водам прибавились сплошные холодные дожди и превратили дороги в непроходимые болота. Правда, всю мартовскую грязь мы перележали в госпитале. Меня ранило в ногу как раз третьего марта, когда начались эти дожди. А мои товарищи месили грязь, поминая, наверно, и бога и черта. Вот только недавно стало распогаживаться.

— Да-а, придёт апрель — улыбается даже зверь, — щурит глаза на солнце Степан Каратеев, маленький добродушный пехотинец. Его тоже сегодня выписали из госпиталя, отправляется он вместе с нами, чтобы разыскать свою дивизию.

Выбрались на просёлок, а тут и машина, точно по заказу, выкатила из-за поворота. Ну, повезло! Госпиталь располагался в глухомани, по просёлку почти не ходили машины — и вдруг… Проголосовали в три руки. Грузовик резко затормозил, даже вода зашипела под колёсами. Из кабины выглянул молодой чубатый шофёр.

— Что, земляки, после капитального ремонта возвращаетесь? Вижу, вижу — отоспались, морды наели, усы гусарские отпустили, — балагурил он — должно быть, скучно было одному ехать.

— Ты бы меньше языком молол, а то в недобрый час отхватишь его на ухабе, — добродушно огрызнулся Андрей, оглянулся на нас и полез в кабину.

Мы молча кивнули — давай, у тебя лёгкое осколком задето, нельзя простуживаться.

— Слушаюсь, товарищ генерал-ефрейтор! — гаркнул шофёр, смешно вытаращил глаза и приложил грязную руку к залощённой шапке-ушанке.

Несильно, но тревожно-часто постучали в стекло. Мать подошла к окну, закрылась ладонями, чтобы не мешал свет коптилки, и радостно вскрикнула:

— Насташа! Андрюша, твоя родная тётя пришла! Вишь, почуяло сердце.

Тётя долго обнимала и целовала Андрея. Потом вдруг оттолкнула резко.

— Ой, племянник, в недобрый час прибился ты к матери Юстине! Да ещё на ночь…

— Почему в недобрый? — удивился Андрей. — Что-то вы, тётя Насташа, не то… Мы освободили вас, гоним фашистов с нашей земли, пыль позади них столбом. Вот только Юрчика нет… Ух, гады проклятые! — Он скрипнул зубами.

В селе завязли возле первой хаты. В этом месте дорогу пересекал настоящий снежный вал, снежная баррикада. Уж не оборонцы ли, о которых вспоминала тётка Юстина, набросали этот вал? О самообороне наслышался, пока лежал в госпитале. Во многих сёлах Западной Украины местные жители организовали отряды для защиты от бандитов-бандеровцев.

Я крепко потёр лицо. Решай, сержант, как действовать дальше. По военным законам ты теперь командир, как старший по званию, решать нужно быстро: вот-вот налетят бандиты.

Да-а, считай, что мы уже в селе. Достаточно проехать хотя бы метров двести, спрятаться за этой снежной стеной. Но сил уже нет для того, чтобы прорыть в ней проезд. Только время зря потеряем. Стало быть, нужно срочно идти в ближайшую хату и расспросить о самооборонцах.

Пойду, наверно, вон в ту лачугу, я всегда больше верил беднякам. Тем более на Западной Украине, где всего полтора года просуществовала Советская власть. Как только ступил на узенькую тропку, за моей спиной раздался густой сочный голос:

— Доброй ночи, люди добрые! Уж не советские ли воины пожаловали в наше село?

И почувствовал себя в глубоком снегу. Руки, ноги, все тело тонуло в белом месиве, снег забивал нос, рот, лез за ворот, холодил спину, а я отчаянно барахтался. Мне нужно было во что бы то ни стало сдвинуть машину с места. И вот упёрся задубевшими пальцами в твёрдый кузов. Толкнул изо всех сил — и машина вдруг поплыла, как чёлн по воде. От радости откуда и сила взялась.

А кто это меня дёргает сзади? Почему оттаскивает от машины, которая наконец тронулась? Неужели бандеровцы? Резко оглянулся, и мои веки тяжело раскрылись. Куда-то исчез снег. Исступлённо повёл глазами. Казалось, со всех сторон смотрят на меня суровые мужчины с бородами и глазастые женщины. Откуда-то сбоку несёт прохладой. Где я?

— Дядя, дядя! — слышу взволнованный голосок. — Вы уже проснулись? Тогда бегите скорей отсюда! И панов товарищей своих будите!

Поворачиваю голову и вижу худенького мальчишку в посконной рубашонке. Да ведь я в хате попа, а разбудил меня его служка Емеля.

Поднимаюсь на кровати, тру глаза. Смысл сказанного мальчиком не сразу дошёл до меня. А когда понял, порывисто соскочил на пол.