Прежде чем покинуть в одно ясное февральское утро гостиницу «Храбрый рыцарь», я спросил хозяина, каков кратчайший путь к дому адмирала де Колиньи, и получил от этого почтенного человека столько указаний, что, пройдя очень короткое расстояние, почувствовал, что потерял дорогу. Но я расспрашивал встречных и поэтому не терял надежды, что со временем достигну своей цели.

Я недавно приехал из Гаскони, и после небольших гасконских городов суета и шум Парижа с его бесконечными улицами, переулками и толпами народа, занятого своими делами, пугали и в то же время интересовали меня. Кончина моего отца, последовавшая месяц тому назад, бесконечно огорчила меня, и я — последний из нашего бедного рода — чувствовал себя одиноким. Все, что мне осталось, — это шпага и маленькое именьице в Брео.

Я видел перед собой худое лицо отца, страдающего от старых ран, полученных им в войнах; вспоминал, как мы ходили или ездили с ним по крутым холмам нашей родины и он поучал меня законам войны и рыцарскому поведению, необходимому для дворянина. Я считал его лучшим рыцарем Франции, и мне все больше и больше недоставало его. Я рос в Брео одиноким, если не считать Бартоломе — нашего старого слуги, и до возвращения — три года тому назад — моего отца у меня не было ни родни, ни друзей, ни врагов во всем мире. Эти мысли занимали меня всю дорогу.

На одном из перекрестков мне встретился толстый человек с черной повязкой на левом глазу. Я спросил у него дорогу к дому де Колиньи.

Он ответил не сразу, спокойно осмотрел меня своим единственным глазом с головы до ног — от черного петушиного пера на моем берете и нового ярко-красного шелкового платья до кожаных сапог того же оттенка и, пристально разглядев художественную рукоятку шпаги моего отца, висевшей на поясе, поднял свой маленький черный глаз: в нем был слабый отблеск иронии, и еле заметная улыбка скользила на его толстых губах. Он низко, слишком низко поклонился мне и сказал:

Холодный серый свет наступавшего утра проник в мою комнату, когда я стал одеваться. Гостиница была объята сном. Взяв шпагу и кинжал, я стал спускаться но лестнице, стараясь по возможности не шуметь. Было морозно, всюду белел иней, и я вынужден был шагать побыстрее, чтобы согреться. Через некоторое время я увидел Мартина Белькастеля, спускавшегося по улице Бюсси со шпагой в руках. Он шел неторопливой походкой, как будто направлялся по самому обыкновенному делу. При виде его спокойного энергичного лица, я оживился и тепло ответил на его веселое приветствие.

Мы вместе продолжили путь по улице Бюсси рука об руку, спокойной походкой мимо домов, выступавших в свете приближавшегося утра, и меня охватило радостное чувство при мысли о предстоящем поединке и о дружеском расположении этого хладнокровного, спокойного человека, шагавшего рядом. Белькастель заметил, что нам предстоит опасное дело, и старался доказать мне, что эти люди далеко не такие, какими я, человек неопытный, из хорошей семьи и сын храброго отца, мог бы их себе представить.

— Нам, быть может, — говорил он, — придется иметь дело с непредвиденным, и мы должны быть настороже, так как эти забияки считают добрым делом, не стесняясь, честным или нечестным путем, убить протестанта.

В это время мы подошли к небольшому парку, который, будучи в летнее время изумрудом среди городской грязи, теперь стоял без листьев, в зимней одежде. Мы прокладывали себе дорогу сквозь густые кустарники по направлению к лужайке в центре ограды. Место было пустынное, и Мартин Белькастель стал осматривать густые кусты, окружавшие центральную площадку.

Через несколько минут на дороге, ведшей от ворот, показались наши три героя. Они молча поклонились. Лопатобородый и де Марсей сразу стали снимать свои дублеты, Мартин и я ограничились лишь снятием манжет (инстинктивно мы не сняли дублетов). Уже было достаточно светло, чтобы приступить к делу, но короткая сухая трава, густо покрытая инеем, делала дорожку очень скользкой. Де Марсей посмотрел на нее и покачал головой. Без дублета он выглядел менее грозным; длинный шрам на его лице был не так заметен, и его тело было стройнее, чем я ожидал. Лопатобородый, стоявший впереди со шпагой и кинжалом, представлял собою поистине великолепную фигуру: его сильные руки казались вылитыми из стали, широкая грудь была покрыта жесткими черными волосами, а свирепые глаза ярко горели из-под нахмуренных бровей.