По небу вперегонки неслись темные клубящиеся тучи. В их неровных разрывах порою проглядывала наполовину ущербная луна, жидко освещая избы, напоминающие островерхие стожки сена, и грязную дорогу.

Была самая глухая пора. Даже неугомонные, злющие оглоблинские псы притихли, перестав перебрехиваться.

Ленька Спиридонов, мокрый до нитки и ошалелый от пережитых волнений, настороженно бежал по дну овражка, который тянулся поперек села. Этот овражек начинался у опушки бора на одном краю, а кончался, спускаясь к речке Елуньке, на другом. Он делил село на две неравные части: на большую Заовражную сторону, где жил Ленька, и на Старый конец. На Старом конце была сборная площадь с церковью, лавкой и сельским Советом. Избы там стояли большие и высокие, под деревянными, а то и под железными крышами, не то что на Заовражной стороне.

В овраге стояла темень — глаза выколи. Ленька то и дело натыкался на длинные и острые ветки, которых днем и в помине не бывало, спотыкался о какие-то корни, путался в цепких переплетениях трав.

Пакостно было на душе у Леньки. Нет, не от усталости или боли, хотя все руки и лицо в ссадинах и царапинах, — от обиды.