Ну вот просыпается наконец.

Пошевелилась, соблазнительно затрепетав накрашенными ресницами, открыла большие голубые глаза, потом закрыла, снова открыла, на этот раз рассеянно всматриваясь в незнакомую обстановку. Пройдет еще несколько секунд, прежде чем она поймет, что находится в совершенно незнакомом месте и что не помнит, как здесь очутилась. Осознание того, что ее жизни угрожает опасность, нахлынет на нее разом, подобно мощной гигантской волне, и даже если она предпримет попытку подняться, это отшвырнет ее обратно на предусмотрительно поставленную маленькую койку.

Это самый сладостный момент. Даже лучше того, что последует дальше.

Кровь и кишки никогда меня не заводили. И никогда не привлекали все эти современные популярные телепрограммы, которые ведут судмедэксперты в облегающих брючках и бюстгальтерах с чашечками, сильно приподнимающими грудь. Все эти трупы несчастных жертв, отправленных на тот свет самыми леденящими душу способами, которые лежат на столах в ультрасовременных моргах, дожидаясь, когда в них начнут копаться чьи-то бездушные обтянутые перчатками руки мне малоинтересны. Но даже если бы эти манекены выглядели понатуральнее — хотя, надо признать, самые грубо сделанные резиновые туловища кажутся более настоящими, чем неизменные имплантанты в этих героических бюстгальтерах, — меня это не впечатляет. Насилие ради насилия — это не мое. Подготовка к убийству всегда доставляла мне гораздо большее удовольствие, чем само убийство.

Так же как небезупречные естественные очертания настоящей груди всегда гораздо привлекательнее, чем это совершенно круглое и совершенно ужасное безобразие, которое пользуется сегодня такой популярностью. И не только у телеведущих. Его можно встретить повсюду. Даже здесь, посреди Долины аллигаторов, в самом сердце южно-центральной Флориды.

— Ну что, ребята, доставайте свои дневники!

Сэнди Кросби присела на краешек стола и смотрела, как двадцать три ученика из ее двенадцатого класса — вообще-то всего их должно быть двадцать пять, но ни Питер Арлингтон, ни Лиана Мартин не явились на урок — неохотно извлекают дневники и бросают их на парты с разной степенью равнодушия или отвращения. Как к ней вновь обращаются тусклые скучающие взгляды. Как подростки разваливаются, как обычно, на стульях, небрежно вытянув под партами обтянутые джинсами ноги. И как настукивают карандашами какие-то бесконечные незнакомые мелодии. Все они, в том числе и сама Сэнди Кросби, хотели бы оказаться сейчас где угодно, но только не здесь.

Что совершенно естественно. Кому же в здравом уме охота сидеть взаперти в душном классе, когда можно бегать по улицам, наслаждаясь хорошей погодой, и выделывать курбеты? Интересно, хоть один из ее учеников слышал, что означает выражение «выделывать курбеты»? И не их ли сейчас выделывает — если верить сплетням — эта сладкая парочка, Питер Арлингтон с Лианой Мартин? Взгляд Сэнди скользнул поверх пяти рядов нерадивых школьников к высоким окнам класса. За окнами царил дивный апрельский день, хотя и довольно прохладный для этого времени года. Во всяком случае, все только об этом и твердили. «Были бы вы здесь в прошлом апреле, — бубнили они то и дело. — Сейчас на добрых десять градусов меньше, чем всегда». Но Сэнди прохлада никогда не пугала. Она вообще предпочитала холодную погоду, напоминающую ей северный пригород Нью-Йорка, где она родилась и выросла. Все только и делали, что жаловались на жестокие рочестерские зимы, особенно Ян. Сэнди же была одним из тех редких созданий, которым по-настоящему нравился снег и даже мороз. Она любила кутаться в теплую одежду — это давало ей чувство защищенности.

Какого черта она делает в этом захолустном Торрансе, с его изнуряющей жарой и высокой влажностью?

Это была не ее идея переселиться прошлым летом во Флориду. Это все Ян. Два года он уговаривал ее переехать с северо-востока в какой-нибудь южный городишко: «Так будет лучше для моей практики, для детей, для нашего брака». Он обещал, канючил, добиваясь ее согласия: «Ну, давай же, решайся! Я навел кое-какие справки — ты без труда устроишься там учительницей. Стань авантюристкой. Попытайся хотя бы. Ну, максимум на два года. Клянусь, если тебе не понравится, мы вернемся».