– Равня-я-я-йсь!

Голос командира полка гулко ударился в стены домов, окружавших минский плац. Звонкое эхо пронеслось над огромным пыльным прямоугольником двора, плотно заполненным людьми. Владимиру Шимкевичу показалось даже, что знамя полка чуть шевельнулось под напором этого эха. Или это теплый летний ветерок, налетевший со Свислочи, пошалил?.. Владимир чуть прищурил глаза, стремясь разглядеть в толпе минских обывателей, глазевших на смотр из-за пределов плаца, ту Единственную, ради которой стоило жить на свете. Но не разглядел. Только белая кипень платьев и летних зонтиков… Невесты и молодые жены любовались офицерами полка.

– Смирно! Равнение на середину! – продолжал биться сильный, напористый голос полковника Протопопова. – Господа офицеры!..

Почему-то именно эта часть команды – «Господа офицеры», на которой офицеры и подпрапорщики поднимают руки к козырькам фуражек, – всегда особенно волновала Владимира. Возможно, потому, что он очень остро чувствовал свою принадлежность к великой семье русских офицеров, а возможно, и потому, что был он еще совсем молодым, «зеленым» подпоручиком, субалтерном, всего год как выпустившимся из училища и еще не расставшимся с военной романтикой. Вот и сейчас все внутри Владимира замерло, когда он четко бросил к козырьку фуражки ладонь, и это движение одновременно с ним повторили все офицеры полка. Шимкевич чуть скосил глаза направо – там, выставив вперед подбородок, стоял его друг по училищу и земляк, неистощимый балагур Павел Долинский. Вот и сейчас, несмотря на торжественность момента, он одними губами прошептал, обращаясь к соседу:

– Смотри, смотри. Протопопа будто за ниточки дергают.