Я снова сжимал в руках эту проклятую газету, мял её, с трудом сдерживая желание разорвать в клочья. Желание швырнуть на пол и с яростью разозленного носорога потоптаться по ней ногами.

Конечно, я понимал, что это было бы мальчишеством, глупостью, чем угодно, но не поступком взрослого человека, у которого выкрали двенадцатилетнего сына. Газета — хоть какая, но все же улика. Надо было что-то делать, но что, я не знал. Мысли, подогреваемые эмоциями, грудились в голове кусками гранита, которые застыли после горного обвала.

Если бы все было, как в кино — похищение, требование выкупа, все просто, жестко и понятно. Но бред этих событий я просто отказывался понимать. Кто была девушка, навязавшая мне газету? Наверняка их сообщница. Что было бы, не пойди я на те дурацкие курсы? Конечно, у них припасен запасной метод, как прочистить мне мозги, чтобы я осознал всю значимость их притязаний. Но я все же пошел, и в этом прослеживался четкий психологический расчет.

Я всегда знал, что психология — великая вещь.

Но лучше рассказать все по порядку. Это поможет мне сконцентрироваться и найти решение, выработать план, как действовать дальше. Раз уж я оказался один против организации, системы, взявшей меня в клещи. Один — среди людей, в государстве, с его институтами и гарантиями.

Я вышел из дома культуры и уселся в машину. Лето стояло в самом разгаре, заканчивался июль. Ряды раскаленных домом, пестрые витрины магазинов, шеренги поникших деревьев купались в жарком мареве солнечных лучей. Прохожие, вынужденные утюжить пыль на горячем асфальте и вдыхать автомобильную гарь, обливались потом, прикрывая головы газетками. Жильцы первых этажей со шлангов поливали асфальт под своими балконами, лелея надежду на мимолетную прокладу. Бродячие псы, вывалив языки и сотрясаясь всем туловищем от тяжёлого дыхания, лежали в тени каштанов. Небо было чистым, как кожа младенца после купания. Уже который день на нем не показывалось ни единого облачка.

Когда я добрался, наконец, до дверей квартиры, рубашка моя взмокла и прилипла к спине, чего я не любил. Во всем теле, особенно в ногах, я ощущал усталость, хотя кроме поездки в центр города и посещения лекции ничем сегодня не занимался. Единственным моим желанием было — умывшись холодной водой, улечься на диван. Хорошо хоть в офис ехать сегодня было необязательно.

Руслан был дома. Он уже успел побывать на улице, о чем говорило красное, как арбуз в стадии полной спелости его лицо, и я понял, что он гонял во дворе в футбол. Я упрекнул сына — зачем он бегал, как полоумный, по такой жаре. Руслан ничего не ответил, виновато уставившись в пол. Я вспомнил, как сам в детстве носился с мячом по стадиону, презрев и жару, и холода с дождями, и пожалел о резком тоне своих слов. Чем же ребенку заниматься на каникулах, если не играть в футбол. Всё лучше, чем сидеть за монитором, с головой погрузившись в отупляющую охоту за какими-нибудь монстрами.

«Будете в поте лица добывать хлеб свой», — почему-то пришло мне в голову, а они, дети, странное дело, в поте лица добывают неземной восторг и блаженство, несомое бесшабашной энергией игр. «Пойди хоть умойся, что ты ходишь такой красный», — обронил я примирительно, и Руслан покорно побрел в ванную.

В свою очередь, вволю наплескавшись холодной водой, я с облегчением улегся в спальне и нехотя взял лежавшую на тумбочке книгу. Это был Достоевский. Раньше, во времена юности, меня притягивала классика, и я не без душевного трепета впитывал в себя прозрения мудрых классиков, но сейчас эти творения казалась мне если не странными, то нудноватыми точно. Без особого интереса пробежав пару страниц, я подумал, что на сегодняшних курсах тщедушным с виду лектором создавалось настроение, схожее с состоянием души Раскольникова. Топором, конечно, размахивать не призывали, но стремление переступить через себя, через условности, сдерживающие общество в развитии, добиваться своего, несмотря ни на что, прививалось.