В который раз за это утро отцом Томасом овладело смутное беспокойство, какое-то глухое предчувствие, если не подспудная тревога. Все эти ощущения были ему хорошо знакомы и всегда настораживали, поскольку довольно часто оправдывались в дальнейшем. Вот и сегодня, казалось бы, все шло своим чередом. Был ясный, хотя и холодный, мартовский день 1579 года от Рождества Христова, и ничто не предвещало каких-либо неожиданностей. Как всегда, вскоре после заутрени пришли его ученики из окрестных деревень, прочли вместе с ним в часовне утреннюю молитву и теперь сидели в маленькой, с грехом пополам натопленной каморке, окна которой выходили во внутренний двор монастыря. Низко склонившись над грифельными досками, они торопливо царапали каракули.

Отец Томас беззвучно вздохнул. Это была группа из девяти мальчиков и девочек разного возраста, пытавшихся овладеть премудростями чтения и письма и помимо этого бившихся над латинскими вокабулами.

Томас опять еле слышно вздохнул. Ученики напоминали ему комок сырой глины, которому предстояло придать форму на гончарном круге. Терпение, терпение и еще раз терпение — вот что было нужно, чтобы чему-нибудь научить их. Другое дело —

Pueri oblati,

официальные монастырские ученики, которые тщательно отбирались и потому быстро преуспевали в учебе. Если бы он только мог представить, с какими трудностями столкнется, когда старый аббат Гардинус на смертном одре попросил его создать школу и учить детей! Он согласился, хотя уже тогда, три года тому назад, понимал, сколько времени у него отнимет этот наказ. Драгоценного времени, столь необходимого ему для собственных изысканий. Он был врачом и приором Камподиоса, старого цистерианского монастыря на севере Испании, и помимо этого автором трактата в тысячу двести страниц, названного «

De morbis hominorum et gradibus ad sanationem»

[2]

. Сочинение было снабжено изумительными иллюстрациями, которые талантливые собратья кропотливо чертили долгими часами. Трактат, сокращенно называемый

«De morbis

», «О болезнях», — представлял собою свод самых важных медицинских познаний и включал в себя учение о целебных травах, о лекарственных веществах и раневую хирургию вместе со сведениями о родовспоможении. Отец Томас был горд внушительным компендиумом, тем более что его собственные скромные статьи соседствовали там с работами таких знаменитых и искусных врачей, как Сусрута из Бенареса, Гиппократ, Гален, Диоскорид, Авиценна и многих других.

Он вздохнул в третий раз, теперь уже вслух. Ученики все еще писали на досках свои закорючки. С каким бы удовольствием он продолжил сейчас изучение черной горчицы и душистого колоска! Оба растения, да еще в сочетании с кольником и арникой, уже продемонстрировали впечатляющие результаты в борьбе с ломотой. А он обречен сидеть здесь и замещать брата Куллуса, в обязанности которого, собственно говоря, входило обучение чтению и письму. Да, Куллус… Жизнерадостный певун и всеобщий любимец, он был чревоугодником и в еще большей мере поклонником Бахуса.

Никто в Танжере не мог припомнить таких жарких майских дней. Ветер, постоянно дувший с горы Джебель-аль-Тарик через пролив, казалось, заснул навечно. Уже ранним утром зной стоял стеной на бесчисленных площадях, подавляя любую деятельность и душа город. Там, где обычно кипела торговля, стоял шум и гам, где менялы расхваливали свой курс, воры-трюкачи обчищали карманы зевак, писари предлагали свои услуги, где барабанщики, трубачи и флейтисты вовсю музицировали, фокусники и жонглеры изумляли зевак своей ловкостью, корабельные матросы бражничали, проститутки ловили клиентов, рабы меняли хозяев, где рыбаки продавали свой улов, а ремесленники занимались своей повседневной работой, — повсюду царило безмолвие. Переулки, проулочки, задние дворы были пустынны, словно языком вылизаны, а тому, кто все же отваживался покинуть свой дом, казалось, что он слышит, как высоко над городом потрескивают на жаре камни цитадели.

У подножия старой крепости, на небольшой площади, можно было встретить одно-единственное исключение: десятка три бородатых мужчин в простой одежде и с тюрбанами на голове сидели, застыв на земле, словно каменные изваяния, в обычной для мусульман позе. Причиной их неподвижности было, однако, отнюдь не палящее солнце — жилистый низкорослый мужчина, стоявший перед ними, увлеченно рассказывал что-то, пуская в ход руки и ноги. Говорил он на испанском языке, вполне понятном слушателям, поскольку тогда, в 1579 году, Танжер входил в состав Португальской империи. Мужчина был одет в марокканскую джеллабу, подобие длинной туники, в бело-коричневую полоску, с капюшоном и рукавами средней длины. Однако он не был ни бербером, ни бедуином, как можно было заключить по чертам его лица. Кожа его была не темно-коричневой, как у сынов пустыни, а скорее оливковой. Высоколобый рассказчик близоруко щурился: бериллы, которые он носил на носу, похоже, не вполне подходили ему.

Такое приспособление с линзами слушатели никогда раньше не видели, и это несмотря на то, что жили они в портовом городе, открытом всему миру. Финикийцы, римляне, готы, вандалы, византийцы, арабы и еще с дюжину других народов в разное время населяли этот город, порой разрушая его, но каждый раз вновь восстанавливая. Жители Танжера оказались настолько жизнестойкими, что завоеватели и иные пришельцы вновь и вновь растворялись в плавильном котле местного этноса в этом совершенно особом месте, где Западный океан встречался со Средиземным морем, ислам сталкивался с христианством и открывались ворота в Африку.

Жилистый мужчина сделал паузу, поскольку, будучи хорошим оратором, прекрасно знал, что тем лишь придаст увлекательности повествованию.