Без аннотации
Ноэль Хиллиард — ярый противник всякой расовой дискриминации (сам он женат на маорийке), часто обращается к маорийской теме в своих произведениях — как в романе «Маорийская девушка», так и в рассказах, часть которых вошла в настоящий сборник.
Эруа
Перевод Н. Ветошкиной
1
М
аленький Эруа зарыл в грязь босые ноги и оперся о холодную чугунную ограду. Из пивной напротив доносился гул голосов и по временам взрывы смеха. Эруа смотрел, как в пивную входили посетители: лесорубы в коричневых кожаных куртках и темно-синих рабочих брюках; маорийцы в фуфайках — животы выпирали у них из-под поясов, подбитые гвоздями сапоги стучали о порог; худые прыщавые подростки, курившие сигареты и смачно ругавшиеся с таким развязным видом, словно они были здесь завсегдатаями, но он-то знал, что они только-только со школьной скамьи.
Возле пивной крутились и другие ребята из его школы, но с Эруа они не заговаривали. Они знали, почему ему приходится каждый вечер проводить у дверей пивной. Его обязанностью было следить за отцом, сумеет ли он пьяный добраться до дому, а если нет — бежать и искать такси. И даже когда отец бывал не слишком пьян, Эруа все равно приходилось помогать ему: мальчик шел впереди и расчищал путь в толпе, что собиралась возле кинотеатра и у витрины аптеки — поглазеть на выставленные там фотографии. Иногда ему приходилось тащить тяжелый пакет с бутылками, чтобы отец не уронил его и не разбил о тротуар. Это бывало уже не раз, и Эруа в таких случаях стоял и беспомощно смотрел, как пиво длинными коричневыми струйками стекает в канаву, как пузырится пена, переливаясь через осколки, и превращается в огромную губку, с виду похожую на растаявшую шоколадную конфету.
Эруа было противно стоять вот так возле пивной. Прохожие бросали на него какие-то странные, насмешливые взгляды. Некоторые даже здоровались с ним, хотя он никогда раньше этих людей не видел и не знал, откуда они. Иногда кто-нибудь вставал из-за столика, выходил из пивной и поручал ему сбегать в кафе за табаком. Это уже было лучше: денег, которые ему давали, обычно хватало и на мороженое. А то один раз какой-то пьяный дал ему полкроны и пытался уговорить его поехать с ним покататься на машине, но Эруа не согласился — ему не понравилось, как тот себя держал. Как-то пожилая дама дала ему яблоко, когда он поднял покупку, которую она обронила, сумел догнать ее в толпе и вернуть ей подобранный пакет.
Однажды вечером он, промерзший и голодный, зашел в пирожковую на углу, чтобы погреться возле теплых тарелок. Два прилично одетых парня прервали свою беседу и, оглядев Эруа с ног до головы, попытались заставить его разговориться.
— Что ты тут делаешь, сынок? Хочешь чего-нибудь поесть? Сколько тебе лет — восемь, девять?
2
Свежим августовским утром Эруа спешил в школу. Голые ноги его совсем онемели от холода; сжав покрепче кулаки, он засунул руки в карманы и стиснул зубы.
На густой живой изгороди, увитой паутиной, блестели капли росы. Эруа провел по ней рукой, посредине остался длинный след. Ему нравилось, как блестит на солнце паутина, но почему-то ему доставляло удовольствие уничтожать ее одним взмахом руки.
В школу он пришел первым. В классе мистер Скотт аккуратно закладывал в печку растопку поверх разорванной на куски газеты.
— Доброе утро, мистер Скотт!
— Доброе утро, Эруа! — Учитель окинул взглядом бедную одежонку мальчика. — Опять сегодня с утра холодно.
3
Эруа бросил ранец на скамью и обвел взглядом кухню. В раковине была свалена грязная посуда, грязные чайные полотенца, пустые бутылки, остатки пищи — овощные очистки, кости, обрезки жира, корки хлеба. Плита вся в белых потеках от подгоревшего молока и овсянки. Пол не мешало бы подмести. Затхлый запах, стоявший на кухне, исходил, однако, не от испорченных продуктов, а от засохших растений, что стояли в горшках на подоконнике. Мать его очень гордилась ими, но с тех пор, как она умерла, никто ни разу не вспомнил о том, что их нужно полить, и теперь они все сморщились, побурели, засохли и ужасно воняли. Эруа с удовольствием выбросил бы их, но он боялся, что ему попадет за это от отца.
Он собрал часть объедков в эмалированный таз и отнес во двор курам. Потом намазал кусок хлеба маслом и джемом и вышел во двор. Он наколол немного дров и, усевшись на дальнем конце поленницы, стал щепать лучину. Ему нравился певучий треск, с каким от полена отделялась каждая лучина. Звук этот напоминал ему звук камертона, которым мистер Скотт иногда пользовался на уроках пения. Эруа отнес лучину на кухню и свалил ее в ящик у плиты. Затем наполнил углем, который взял из ведра за дверью, ржавую жестяную коробку из-под печенья.
С улицы послышались крики и смех. Эруа бросился к окну. Эдди Капа и другие мальчики играли в ковбоев вокруг теннисного павильона.
— Бах! Бах!
— Ложись! Ложись!
Слуга народа
Перевод Н. Ветошкиной и Э. Питерской
Б
ерт Сазерленд вошел в комнату и отряхнул мокрую от дождя шляпу. В комнате было темно, лишь в углу за стеклянной перегородкой светилась каморка заведующего. Берт прислонил промокший пакет к ноге и опустил свою карточку в щель табельных часов. Механизм щелкнул. Питая, как всегда, неприязнь ко всяким техническим приспособлениям, Берт сверил время, пробитое на карточке, с тем, которое показывали его часы. Оно совпадало: 7.43.
Ну и проклятье, думал он, что приходится ездить ранним трамваем. Теряешь столько времени попусту — никто тебе эти часы не оплачивает. И не на чем сорвать свое раздражение. Думаешь о том, какой у тебя сегодня был скудный завтрак, или стараешься припомнить, где ты видел людей, сидящих в трамвае, или жалеешь, что не купил утреннюю газету.
Он прошел мимо ряда столов к вешалке и стал искать плечики, помеченные его инициалами. Месяц назад, вскоре после того, как он поступил сюда на работу, он по ошибке повесил пальто на вешалку подчитчика корректора, и атмосфера в комнате все утро была напряженной. Только во время обеденнего перерыва, когда все уселись в кафе на верхнем этаже и принялись за мясные консервы и сэндвичи, Чарли Баркер сказал ему, чем он вызвал такое недовольство. Видимо, за четверть века службы в государственном учреждении подчитчик корректора хорошо усвоил, что положено и чего не положено.
