Завтра зимние каникулы. Отложены в сторону тетрадки и учебники, заброшена в угол школьная сумка, забыто расписание уроков. Теперь целых десять дней можно не думать о школе и заняться чем угодно. Можно съездить в город, побывать в кино и в музее, посидеть с удочкой над лункой, пробитой во льду, поохотиться на зайцев. Но в первую очередь Федя Стрешнев решил вволю походить на лыжах. Они и так с прошлой зимы залежались на чердаке, и Федя даже не уверен, сумеет ли он с первого же дня пройти двадцать — тридцать километров и съехать без палок с любой горы.

Правда, мать заикнулась было, чтобы Федя с недельку походил на ферму, помог ей подвозить для коров корма, воду, убирать навоз, но отец резонно заявил, что у сына законный отдых и пусть он побольше спит, ест и гуляет на воздухе.

— Ничего, он парень жилистый, — сказала мать.

— Взрослые хоть зимой передышку имеют, — заспорил отец. — А наш работяга всё лето и осень в поле вкалывал, а зимой — за партой… Ты смотри, у него до сих пор руки как у заправского тракториста.

На лыжи встали рано утром. И хотя с вечера Федя предупредил о вылазке только Сашку Осокина, утром к дому Стрешневых собралась целая компания мальчишек.

Сашка Осокин, плечистый, светловолосый, с округлым лицом и выпуклыми глазами, неторопливо подошёл на широких самодельных лыжах с рюкзаком за плечами, в тёплой, мохнатой шапке и дублёном полушубке, словно он собрался в многодневный дальний поход.

Димка Клепиков был без головного убора, в нарядном голубом свитере с поперечными белыми полосами — знай, мол, наших, от моды не отстаём.

И только Улька Вьюрков, подвижной, чернявый, как цыганёнок, явился, как всегда, одетым наспех, в засаленном кожушке, без варежек, лыжи не по росту, с чужой ноги, прикручены к кожаным сапогам верёвками.

Лихо притормозив у крыльца и веером взвихрив снег, Димка насмешливо бросил Феде: