В тот первый год, что прошел со времени, когда я отреклась от веры Мормонов и решилась поведать людям правду об американском многоженстве, очень многие задавались вопросом, почему я вообще согласилась стать одной из полигамных жен. С кем бы я ни встретилась, будь то фермер, шахтер, железнодорожник, профессор, священнослужитель или унылый сенатор, но особенно и более всего — жены этих людей, — все и каждый хотели узнать, почему я подчинилась брачному обычаю, требующему такой покорности и приносящему столько горя. Когда я говорю им, что у моего отца пятеро жен и что меня воспитывали в уверенности, что многоженство есть Божья воля, все эти честные люди спрашивают меня: «Но, миссис Янг, как же вы могли поверить подобному утверждению?»

Вера, говорю я им, — это тайна, не всем доступная, она нелегко поддается объяснению.

Теперь же, с опубликованием этой автобиографии, мои противники, несомненно, с подозрением отнесутся к моим побудительным мотивам. Пережив покушения на мою жизнь и репутацию, я оставлю их нападки без внимания. Я предпочла предать мои воспоминания этим страницам не ради славы (из этой поилки для скота я испила достаточно и была бы счастлива никогда к ней не возвращаться) и не ради прибытка, хотя, по правде говоря, у меня нет крыши над головой, но есть два маленьких сына, о которых я должна позаботиться. Я просто хочу показать миру трагическое положение женщин в полигамных семьях — женщин, вынужденных жить в кабале, не виданной в нашей стране с тех пор, как десять лет назад было повержено в прах рабство; и я хочу здесь поведать о плачевном состоянии детей в этих семьях — детей заброшенных и одиноких.

Обещаю моему Глубокоуважаемому Читателю рассказывать о своей жизни правдиво, даже в тех случаях, когда делать это станет мне огорчительно. На этих страницах вы познакомитесь с моей матушкой, которая считала своим религиозным долгом приветствовать появление каждой из четырех других жен в постели своего мужа. Вы познакомитесь с пожилой женщиной, вынужденной делить мужа с юной девушкой, в пять раз ее моложе. А еще вы познакомитесь с джентльменом, у которого столько жен, что, когда одна из них обращается к нему на улице, он спрашивает ее: «Мадам, разве мы с вами знакомы?»

Я могу — и намерена — продолжать.

ПРОЛОГ

Мамина пушка

Прежде чем я продолжу, нужно сказать кое о чем, что вам следует знать. Мне двадцать лет, но многие говорят, что я выгляжу моложе. В последние шесть лет мне довелось жить почти повсюду, от Южной Юты до Лос-Анджелеса, пять из них — вместе с Электрой. Два года мы прожили в Лас-Вегасе — то в самом городе, то в его окрестностях — в потрепанном фургоне цветочника. Этот фургон все еще у нас, но теперь мы с Электрой обитаем в Пасадине, в однокомнатной квартирке-студии над гаражом.

Вероятно, мне надо немножко рассказать про Электру, потому что она единственная причина, благодаря которой я при сложившихся обстоятельствах смог сделать то, что сделал. Ее густые каштановые пряди на солнце становятся красно-рыжими, у нее золотисто-желтые, почти как электрический свет, глаза — можно было бы поклясться, что за ними горят электрические лампочки, — и такие длинные ноги, что люди оборачиваются и присвистывают вслед. Роланд любит повторять, что у нее ноги супермодели, но это же Роланд, он всегда такой. Я подобрал Электру на парковке за промтоварным магазином спустя примерно год после того, как меня вышвырнули из дому. Она уткнулась носом в полиэтиленовый пакет из харчевни «Тако Белл», я и сам довольно часто этим увлекался. Не знаю точно, кто она, — я бы сказал, похожа на помесь породистой гончей с ищейкой, да еще с добавлением нескольких капель питбуля. Некоторые это ей в заслугу ставят, только мне такие вещи без интереса. Все, что мне важно, — это что она моя любимая девочка. А еще, для протокола, она явилась ко мне со своим именем, вытатуированным на обратной стороне уха. Выглядело это так:

А если хотите знать, как я сам выгляжу, то могу вам сказать то, что один тип как-то мне сказал: «У тебя лицо как у той гребаной куклы». Тот старый хрыч, когда заплатил мне полсотни баксов, еще сказал: «Малыш, у тебя просто розы гребаные на щеках цветут, и мне это нравится». Вдобавок к этим розам у меня еще и голос очень высокий, вроде как у девчонки, раньше мне хотелось, чтоб он пониже был, только надоело над этим голову ломать, и я решил больше не беспокоиться. Пошел как-то к священнику (ошибка!), так он сказал, что мои глаза напомнили ему синее стеклышко, обточенное морем, которое он мальчишкой нашел на берегу в Джерси. Я сбежал, прежде чем он успел заглянуть в них поглубже. Еще какой-то лох, с женой и двумя близнецами, сказал, что у меня глаза как сапфиры, как два драгоценных камня, и попросил, чтобы я руку положил туда, где ей вовсе быть не положено. Но я больше ничего такого не делаю. Это ведь было в мои тощие и юные годы. Теперь я зарабатываю на жизнь строительством, а это у меня, по правде говоря, здорово получается. Это единственное, за что я могу благодарить Пророка. Особенно хорошо у меня выходят каркасы домов и кровли, а это означает, что я много работаю на открытом воздухе. Роланд любит повторять: «Еще годик на этом солнышке, Джо-Джо, и ты будешь такой же старый, как мы все». Только он один зовет меня Джо-Джо. Не пойму почему. Мое имя Джордан. Джордан Скотт.

Я все это вам рассказываю, потому что все меня вечно не за того принимают. Я знаю, кого они видят перед собой, — проныра, смазливенький мальчик-проститутка и прочее в этом роде. Да только я вовсе не драгоценный камешек и не какая-то там гребаная кукла. Я просто парень, которого так затрахали, когда ему всего четырнадцать было, что только удивляться приходится, как это он в тюрягу не угодил или не подох или и то и другое, вместе взятое, с ним не приключилось. А он вместо этого прекрасно справляется с жизнью. Вот и все. Вот и все, что вам знать надо.

Когда впервые я услышала о рабском положении женщин Юты, я, как многие американцы, усомнилась в достоверности этих рассказов. Все эти истории о богохульствах, воспоминания об оскорблениях и злоупотреблениях и гнев отступников, критикующих свою церковь и тех, кто ее возглавляет, несомненно, были преувеличены или, во всяком случае, являлись отклонениями от нормы. Ведь в мое время я встречалась и находилась в переписке с некоторыми членами Церкви Иисуса Христа Святых Последних дней, иначе говоря — с Мормонами, и многие из них стояли неуклонно и твердо против рабства. Мои друзья-Мормоны производили на меня впечатление людей прямодушных и искренних, рациональных и хорошо информированных, людей, для которых образование и предпринимательство столь же важны, как и религиозный долг. Казалось, их величайшей страстью было стремление исповедовать свою веру в условиях свободы. По моему тогдашнему мнению, рассказы о нестерпимых унижениях в семьях никак не могли согласовываться с теми Святыми мормонской церкви, которых я знала как в лицо, так и по их письмам. Враждебность, которую Мормоны породили в столь многих людях — так мне тогда представлялось, — была вызвана всеобщим неведением об их обычаях и широко распространенным страхом перед их тайными ритуалами. Что касается меня, то я сама давно уже считаю, что нам, американцам, следовало бы дать Мормонам возможность исповедовать свою веру открыто и спокойно.

Однако вот уже довольно долгое время подобные истории все продолжают доноситься, словно злобный сирокко, из этого царства пустыни то от одной жены многоженца, то от другой, да и от многих джентльменов тоже. И каждая история подтверждает широко распространившееся впечатление о тяжком бремени брака для столь многих женщин Государства медоносных пчел. Неужели действительно возможно, что эти истории — правда?

Впервые я встретила миссис Бригам Янг в Бостоне в феврале нынешнего, 1874 года, когда она говорила о своей Судьбе с кафедры баптистского храма Тремонт-Темпл. Ее простой, без претензий, рассказ и свойственная ей от природы привлекательность заставили меня поверить, что она слишком мало выиграла и слишком много выстрадала, столь откровенно говоря о полигамии. Мне стало ясно, что она скорее предпочла бы жить в уединении со своими двумя сыновьями, чем вести жизнь крестоносицы, истицы, а теперь, с выходом этой книги, еще и писательницы. Ее жизнь — жизнь дочери, родившейся в полигамной семье, и жены в полигамном браке — заставила эту женщину испытать разнообразные варианты жестокого института многоженства, и она почувствовала себя обязанной открыть обществу, каков этот институт на самом деле. Мне также стало ясно, что у нее просто не оставалось выбора. Ее противостояние многоженству стало ее новой верой, его упразднение — спасением ее души.

Когда завершилась наша первая встреча и теперь, после того как я прочла ее мемуар, я пришла к убеждению, что многоженство должно потерпеть столь же сокрушительное поражение, какое десять лет тому назад потерпело рабство. И то и другое суть пережитки варварства. Мы были правы, победив в первую очередь рабство, теперь же нам следует нацелиться на его близнеца. Многие считают, что это проблема Мормонов, точно так же, как в течение многих лет рабство считалось проблемой южных штатов. На самом же деле это проблема, касающаяся всех нас — как граждан государства, как народа. Наша реакция на моральное и духовное порабощение женщин и детей Юты определит нашу собственную Судьбу на грядущие годы. Если в вас еще живы сомнения по поводу истинных унижений жены многоженца или ее детей, рекомендую вам прочесть следующую за сим повесть.

Я отыскал фамилию мистера Хебера между табличками дерматолога и ортопеда. Внутри, в приемной, мелькало нечто расплывчато-синее, поливавшее папоротники.

— Вы, видимо, Джордан. А я — Морин. Мистер Хебер сегодня немного запаздывает с делами — вы себе не представляете, что у нас тут в середине дня творится, после того как он в суде побывает, но я знаю: он по-настоящему рад, что вы позвонили. — Тут она замолчала. — Минуточку… Кто. Это. С вами?!

— Электра. Надеюсь, вы не против? Слишком жарко, чтобы ее в машине оставлять.

— Еще бы не жарко! — Она с легкостью гимнастки присела на корточки и поцеловала Электру в нос.

Мое первое впечатление от Морин — мормонская бабушка. Мысль эта была не такой уж приятной. Не то чтобы я испытывал активную неприязнь к мормонам, дело в том, что они испытывают активную неприязнь ко мне. Морин была высокая и крепкая, в ее ширококостности явственно виделась первопроходческая стать. Волосы она убирала наверх воздушной массой кудряшек — очевидный результат еженедельного посещения салона красоты. Вся ее одежда была ярко-синего цвета: широкие брюки, блузка в тон и вязаная накидка, застегивающаяся у горла.

Новость из солт-лейковского сераля захватила даже наше внимание. Наконец-то миссис Янг — или, скажем, одна из многочисленных миссис Янг — заявила своему мужу, что с нее довольно. Данная миссис Янг — Номер 19 (если только возможно в такой номер поверить), подала иск на Пророка, Верховного лидера и т. д. и т. п. Святых Последних дней. И вот все, что мы можем сейчас сказать: давно пора! Пока муж и жена барахтаются в сетях взаимных обвинений и контробвинений, нам хотелось бы высказать два дополнительных соображения по поводу этой свары. Первое: Бригам Янг — Мошенник с большой буквы в великолепной традиции обманщиков Запада. Глас Небесный повелел ему иметь девятнадцать жен? Глас Небесный повелел нам иметь дом получше, доход повыше и по меньшей мере один день в году иметь свободным от выхода нашего достопочтенного издания, но эти — далеко не столь значительные — чудеса должны еще со временем проявиться. Что же касается миссис Янг № 19, мы, со всем к ней уважением, вопрошаем: а чего же она ожидала? У ворот бойни даже визжащий боров понимает, что ему грозит. Неужели она не почувствовала в воздухе запаха крови? По какому-то Божественному предначертанию, как представляется, сама Судьба назначила этим двум благородным существам сойтись либо в браке, либо в битве — если тут есть какое-то различие. Поскольку битва начинается, мы с трезвым сердцем взбираемся на вершину холма — следить за этой кровавой бойней.

Заснуть в ту ночь я не мог. И Электра тоже. Она вертелась на своем футоне

[14]

и отвечала рычанием на каждый звук, раздававшийся у Центра приветствия, — двери машин, мотоциклы, восемнадцатиколесные грузовики, вздыхающие во сне. В какой-то момент тибольная

[15]

команда выскочила из мини-вэна и бросилась в мужской туалет — настоящая банда вопящих восьмилеток, окликающих друг друга не по именам, а непотребными прозвищами. Это была одна из тех ночей, когда я ни на миг не сомкнул глаз.

Около четырех я взялся за руль. Электра сидела позади, на пассажирском месте, насторожившись, шерсть у нее на лбу встопорщилась, будто она поняла, куда мы едем, и не считает, что это такая уж здравая идея.

За Сент-Джорджем, когда минуешь Хэррикен

[16]

с его наркоманскими сквотами, выезжаешь на окружное шоссе, ведущее в никуда. Оно поднимается вверх, пересекает пустынное плато с плоскими холмами, скалистыми вершинами и — в отдалении — группками кедров. На этой дороге на протяжении пятидесяти миль нет ничего, кроме бензозаправки, закусочной и проволочного креста, отмечающего место аварии со смертельным исходом. Если ехать дальше, то раньше или позже вы наткнетесь на поворот к Месадейлу. Теоретически это шоссе ведет к Канабу, затем — к Большому каньону, но и туда и туда ведут гораздо более удобные дороги, и в реальности нет никакого резона катить по этому шоссе, если только вы не направляетесь в Месадейл или если не заблудились. Наверное, это самое заброшенное шоссе в Америке. В каком-то месте именно этой дороги моя мамочка и выкинула меня из машины в ту ночь. Помню, там, рядом с тем местом, стоял у дороги засохший тополь. Помню, мне хотелось, чтобы он вдруг ожил и обнял меня своими ветвями.

Не доезжая десяти миль до Месадейла, я остановился у обочины. Мотор замолк, и вокруг воцарилась тишина, слышно было только, как птицы шуршат в полыни. Минут через пятнадцать проехал огромный грузовик с прицепом — я услышал его задолго до того, как увидел, — его рев нарастал, до краев заполняя пустыню. Когда он проезжал мимо, наш фургон тряхнуло, и Электра тявкнула один раз. Рев постепенно затих, и после довольно долгого времени снова воцарилась тишина, а хвостовые огни прицепа растворились во тьме.

Наконец восточный край неба порозовел, и я выпустил Электру помочиться. Она отбежала футов на двадцать в пустыню и принялась лаять на заросли биттербраша — наверное, почуяла длинноухого зайца или большую ящерицу. Я позвал ее обратно в машину, но она меня проигнорировала. Так что пришлось затащить ее силком.