Каковкин Григорий Владимирович — писатель, драматург, журналист, режиссер и сценарист документального кино. Родился в Москве в 1953 году. Окончил философский факультет МГУ. Как журналист и публицист работал в ведущих изданиях страны, в газетах “Известия”, “Литературная газета”, журнале “Сельская молодежь” и “Открытая политика”. На телевидении был ведущим и автором ряда телевизионных программ — “Провинция” (Останкино), “Русские горки” (НТВ), им снято более 20 документальных фильмов. Публицистические работы печатались в России и за рубежом. Роман “Мужчины и женщины существуют” — его дебют в прозе.
1
Когда она родилась — она уже знала, что она женщина. С первой минуты своего младенческого крика знала, что ее “а-а-а” не только физический акт, определенное колебание воздуха, но и знак какой-то миссии, какого-то особого качества. Отражаясь от стен провинциальной еще земской больницы, он летел в сад, усыпанный опавшими яблоками, звенел в ясном сентябрьском небе и входил в сердца всех мужчин Червонопартизанска как весточка от расцветшего утром цветка — я здесь, я буду здесь, я назначаю вам всем свидание. Ее подвыпивший отец вечером пришел в больничку и, нарушая всякую санитарию, проник к жене, и она ее показала, и новый папаша, дыша перегаром, изрек:
— Девка. Во-о! Точно, девка.
Он прочитал это на лице дочери, которая поразила его пьяное воображение своей красотой и спокойствием.
Потом пошел к шахте, закупив пару бутылок водки, ждал мужиков из смены, чтобы с ними отметить. Он не был взволнован или счастлив, он просто знал, что в его жизни “произошло это”. Произошло то, за что стоит выпить. Это — законно хмельной день, потому что все остальное совершалось каждый день, из года в год, а здесь родилась дочь, хотя он, конечно, хотел сына, но “какие мои годы, пусть сначала будет девка”, рассуждал он про себя, а потом так и сказал мужикам, вышедшим из забоя.
— Пусть сначала будет девка, — сказал, считая, что присутствует в начале собственной жизни, а не в ее конце.
2
Дорога.
Ее первая дорога из родного Червонопартизанска была наскоро, но неслучайно проложена, как по грунтовке рельсы трамвая, которого в шахтерском городке и не видел никто. В те годы тут даже не было ни одного городского автобуса, и только в период самостийности, когда Мила приезжала навестить мать, появился единственный кольцевой маршрут. Старый “ЛуАЗ” с застывшей стрелкой на спидометре в положении 35 колесил от ближайшей железнодорожной станции “Красная могила” по улицам Гагарина, Котовского, Либхнекта, Сакко и Ванцетти и снова возвращался к вокзалу, так принято было называть кирпичную одноэтажную постройку с цифрой 1915 на торце.
Тогда, в тысяча девятьсот шестьдесят каком-то году, в жареный август они собирались к родне в закрытый город Желтые воды, который они называли “коммунизм”. Здесь, под Днепропетровском, делалась начинка для баллистических ракет и магазины не нанесенного ни на одну официальную карту СССР города ломились от яств — трех сортов сыра, трех сортов колбасы, мяса, рыбы и множества болгарских консервов. Все это называлось “снабжение первой категории”. Первая в СССР фабрика искусственного меха дополняла изобилие и благополучие всех, кому посчастливилось здесь жить, — зимой все мужчины и женщины были одеты в трехчастный ассортимент предприятия “группы Б” — три вида мужских и три вида женских шуб.
Миле было три с половиной года. Она была убедительным доказательством того, что красота существует. Спасет ли она мир или нет — неизвестно, но любому посмотревшему на маленькую белокурую девочку становилось ясно — точно существует.
— Мать, у кого ключи? Дверь-то закрывать будешь или так оставишь — воруй, мы уезжаем! Людка! В коммунизм поедем, дочка? — и отец взял ребенка на руки.
