Премьер лежал у кромки толстого турецкого ковра лицом вниз, широко раскинув руки. Его худое длинное тело застыло в неестественной и нелепой позе, словно покойника специально вытягивали в струнку после убийства. От правого виска тянулся уже успевший застыть узкий ручеек крови. На полу в беспорядке валялся ворох бумаг, должно быть, оброненных премьером в момент убийства. Из-под них торчала дужка очков. Сейф был открыт, ключ вставлен в замок на дверце. Обнаруженные отпечатки пальцев принадлежали только премьеру. Тот, кто распорядился жизнью Берта Нордена, по всем признакам был профессионалом и следов не оставил. Если они и были, то не бросались в глаза ни начальнику столичной полиции Кнуту Штромсену, ни другим работавшим в комнате криминалистам.

Что-нибудь похищено? По словам помощников премьера, на ночь государственные бумаги в сейфе не оставлялись. Премьер сдавал их в канцелярию для специального хранения и учета. Разбросанное по комнате было личным архивом Нордена, о содержании которого знал только он сам. Никто из сотрудников за эти бумаги ответственности не нес.

«Неплохо бы получить реестр, хотя вряд ли он остался, если существовал вообще, — подумал Штромсен. — Бумаги частные, копаться в них не позволят. Но как узнать, исчезло ли что-нибудь и, если да, что именно? Помогло бы понять мотивы убийцы, его логику».

Кнут Штромсен был маленьким нескладным человеком с худым, изможденным лицом, темными кругами под прищуренными, красными от бессонницы глазами, глубокими морщинами вокруг рта. Высокий морщинистый лоб занимал почти половину лица, темные волосы казались продолжением поношенного черного костюма. Коричневый в редкую полоску галстук наскоро завязан в широкий узел, скосившийся набок, белая рубашка помята, выражение его вечно обиженного лица как бы говорило: «Что пристаете? Оставьте меня в покое. Я устал и хочу отдохнуть». Этот молчаливый человек, похожий на гнома, был самым проницательным детективом в истории иксляндской полиции. За глаза его звали «наш Гном».

Ждал ли премьер нападения? Пожалуй, нет. Стреляли из холла, через распахнутую дверь. Там, у противоположной стены, за журнальным столиком, и оказалась отскочившая гильза, которую убийца впопыхах не нашел. Выстрел был точным, пуля вошла в сонную артерию. Мгновенная смерть. По мнению врача, убийство произошло между одиннадцатью и двумя часами ночи. Труп был обнаружен лишь в восемь утра, а врач и полиция явились чуть раньше девяти. Когда убивают премьера, полиция узнает об этом позже всех. Документально засвидетельствовано охраной: последний сотрудник ушел от премьера в 22.00, а на следующий день первым ступил на территорию резиденции в 7.30. Согласно данным сигнализации, он вошел в особняк в 7.59. Он же обнаружил труп и поднял тревогу.

Нефедов вошел в Центральный парк через калитку в каменной ограде возле Шестьдесят пятой стрит. В этот прохладный несолнечный день в парке было мало народу. По широким асфальтовым дорогам, причудливо вившимся с юга на север и с востока на запад, как всегда по воскресеньям, бродили парочки да пробегали трусцой то в одиночку, то небольшими группами ньюйоркцы, свято верившие в оздоровительные свойства бега. Некоторых лениво сопровождали большие собаки, для которых трусить за хозяином на столь дальние дистанции было скорее обязанностью, нежели удовольствием. И уж совсем редко по несчетным дорожкам, проложенным параллельно пешеходным тропинкам, проезжали всадники, бравшие напрокат лошадей где-то на западной стороне.

Нефедов бродил по парку. Не спеша дошел до небольшого пруда, прилегавшего к Семидесятым стрит, и, перейдя через узкий дугообразный мост из литого чугуна, углубился в лесочек на его противоположном берегу.

До весны оставался еще месяц. Деревья, чувствуя ее приближение, стояли на изготовку, стараясь внешним видом не выдавать внутреннего нетерпения. Тропинки здесь тоже были асфальтовые, но узкие, а окружавший их кустарник — настолько густой, что весной и летом нельзя было разглядеть прохожих, гулявших в двадцати метрах по соседним аллеям.

Со стороны могло показаться, что этот высокий, уже немолодой человек с сильно поредевшими и по большей части седыми волосами, ничем внешне не напоминавший иностранца, грустил или просто убивал время в ожидании понедельника, который прервал бы вынужденное одиночество. Его неторопливая, отнюдь не спортивная походка вызывала недоумение у прагматичных молодых людей: для них старомодная прогулка в парке была худшим видом активного отдыха и совершенно неэффективным средством укрепления мышечной системы. Так когда-то, должно быть, гуляли в цилиндрах и с тростями мистеры Соумсы старого времени, когда окружающий мир казался незыблемым, а будущее представлялось монотонным движением по кругу. Но Сергей Нефедов совершал свой одинокий моцион вполне целенаправленно. Это помогало ему раскладывать мысли по полочкам, готовиться к новому туру активной деятельности. То, что другим казалось скучным, для него было жизненной потребностью, необходимой фазой творческого процесса. Когда он писал очередную книгу или трудную статью, то начинал день с прогулки, создававшей у него хорошее настроение и вызывавшей непреодолимое желание погрузиться в творчество.