Патронов оставалось два рожка, гранат нет, поддержки нет, тяжелое вооружение еще в прошлых боях потеряли и, походу, приходит нашему славному гвардейскому батальону, полный пендык. Сейчас «индейцы» перекурят, анаша их торкнет, они насваем сверху закинутся, подтянут минометы, накроют нас огнем, а потом пройдут поверх наших окопов и добьют выживших.

Мля, говорил мне поселковый староста, сиди в родном лесу и не вылезай в большой мир, так нет же, на романтику и приключения меня, долбоноса лесного, потянуло, сбежал из родного села и в армию ушел. Тогда мне казалось, что все замечательно, в один из лучших отрядов во всем нашем государстве попал. Да, уж, теперь-то я понимаю, что «попал» реально.

Из блиндажа до меня донесся рев нашего комбата, полковника Еременко, который в очередной раз по рации общался со штабом нашего экспедиционного корпуса:

— Пидары! Суки! Попомните мое слово, если я выживу, лично вас, тварей, кончу! Ушлепки! — на некоторое время его голос стих, но не надолго: — Чего ты меня лечишь, ге-не-рал сраный? Какая нахер позиция, какие фланги? Я тебе нормальным русским языком говорю, что ни справа, ни слева, на несколько километров никого вокруг нет, и мы здесь одни остались. Ты нас подставил, скотина! Да, пошел ты, мудак!

Еременко, как никогда похожий на медведя, огромный, здоровый мужик под два метра ростом, всклокоченный, в не застегнутой разгрузке, с АКМом в правой руке, вылетел из блиндажа и присел на пустой ящик рядом с входом.

Бежал я долго, и легкие уже отказывались прогонять через себя воздух, лицо было исцарапано ветками, а полушубок измазан в болотной грязи и изорван сразу в нескольких местах. Хотелось упасть на покрытую первым снежком землю, ухватить эту прохладу в ладони и размазать эту смесь по голове, хотя бы таким способом, остудить горящее от прилившей к щекам крови, красное лицо. Нет, останавливаться было нельзя и, превозмогая себе, пересиливая слабость тела, я заставлял себя раз за разом переставлять ноги и бежать.

Позавчера мне исполнилось семнадцать лет и, по меркам родного государства, я стал совершеннолетним. Празднование этого события у меня, сироты, пять лет назад оставшегося без родителей, и проживающего на попечении общины, в батраках у старосты, прошло вполне обычно: распитие самогона на конюшне с товарищами, такими же, как и я, временно подневольными работягами, и здоровый сон. В общем, день как день и прошел он вполне предсказуемо. Мой последний день в родном поселке Лесном, который расположился в лесах неподалеку от хребта Пшаф с одной стороны и городом Горячий Ключ с другой.

Ситуация вышла из под контроля в районе полуночи, когда ко мне в каморку проникла Верка, младшая дочка старосты, крепкая двадцатилетняя деваха, весьма разгульного образа жизни, которую батя никак не мог пристроить замуж. Не сказать, чтоб она была страшненькая или имела какой-то физический недостаток, врать не буду. На вид, Верка вполне нормальная и довольно симпатичная девушка, вот только мужиков любила сверх всякой меры и, наверное, не было в нашем поселке такого представителя сильного пола, с которым бы не провела развеселая старостина дочка ночь. Хм, видать, пришла и моя очередь.

Не зажигая восковой свечи, стоящей в изголовье моего топчанчика, Верка скинула с себя шерстяное платье и залезла ко мне под одеяло. Тело ее было жарким, хотелось обхватить его руками и мять, прикасаться ладонями ко всем манящим выпуклостям, но было как-то боязно. Впрочем, девушка полностью взяла инициативу в свои руки, и у нас все сладилось очень даже удачно, три раза подряд.

Уснули мы в обнимку, а когда рано утром я проснулся, то обнаружил, что надо мной нависают четыре бородатых лица. Одно лицо принадлежало старосте Никите, крепкому дядя с мощными кулаками, местному корольку, а три других, его амбалистым сыновьям: Семену, Игнату и Петру.