Профессор Кляйн оторвался от пола, перевалился через перила, и в тот же момент мир навсегда перестал существовать для него как совокупность ощущений. Волею обстоятельств внизу оказалась только молодая аспирантка кафедры германистики, возвращавшаяся из библиотеки, которая, не проронив ни звука, тут же потеряла сознание. Череп несчастного раскололся, забрызгав кровью не только стены холла, но и стройные ноги, затянутые в контрабандные американские чулки нежного телесного цвета. Казалось, что подслеповатый профессор созерцает носки собственных до блеска начищенных туфель, как бы удивляясь скоротечности своего земного пути. Впрочем, позднее, на вскрытии, выяснилось, что умер профессор еще до того, как его бренное тело коснулось холодного бетона.

Оперативники из гестапо опросили всех возможных свидетелей, санитары погрузили тело на носилки, уборщицы быстро прошлись мокрыми тряпками по университетскому фойе. И ни у кого не возникло даже тени сомнения в личных мотивах события: рядовое самоубийство, не такой уж редкий случай в среде сопливой интеллигенции, так и не сумевшей толком вписаться в великие планы Третьего рейха.

Фойе постепенно опустело, и через час уже ничто не напоминало об этой странной и быстрой трагедии.

Всю дорогу Аля изнывала от тоски и бессильной злобы. Она успела накрасить ногти и просмотреть пару прикупленных с лотка на автовокзале глянцевых журналов. Ей нравилась красивая жизнь, ей вообще нравилась жизнь. Правда, то, что эта самая жизнь может протекать где-то вдали от столиц, она себе представляла с трудом. «Какого черта я должна тащиться в этот глухой Несвиж? — думала она под музыку, грохочущую в наушниках ее айфона, подаренного на день рождения предками. — Как будто эту практику нельзя было пройти в Минске. Подумаешь, велика ценность — практика. Отец ничем не помог, а мог бы. Ладно, я ему еще это припомню. Как, учиться, так Аля давай, а как помочь с практикой, так нет. Езжай-ка ты, Алечка, к бабушке в Тмутаракань и крутись там, как хочешь. Нет, с предками надо жестче, иначе они начинают садиться на шею. Вот Людка молодец, сразу своих запугала. Сказала, что назад приедет с пузом и на игле. Так они ее мигом в Турцию отослали с теткой, а практику замяли наглухо. Догадливые, не то, что мои. Ну, ничего, вернусь, устрою им курс молодого бойца. Пора уже, а то если так дело дальше пойдет, загремлю по распределению куда-нибудь в Муходавск на Полесье и прощай тогда красивая жизнь, Сережка и все понты, которые, как известно, есть нематериальные активы». Кстати об активах, она достала из сумочки кошелек и пересчитала наличность. Негусто… Если бы не стребовала у папахена уже перед самым автобусом двести баксов на гигиену, то ехала бы сейчас, как последняя нищенка. Она на всякий случай достала зеленую сотку и, осмотрев ее со всех сторон, сунула назад.

— Девушка, вы не могли бы сделать музыку потише? — обратился, сидевший с ней рядом дядька в мокрой от пота полосатой рубашке.

— Отвянь, дедуля! — огрызнулась она. — Я английский учу. У меня экзамен завтра. — И отвернулась к окну, с досады закусив губу. Серега, наверно, вечером позвонит этой сучке Светке и потащит ее в кабак. А потом они будут шататься по набережной и тискаться в кустах, как слюнявые подростки. «Тьфу, сука», — выругалась она вслух. Дядька, сделавший ей замечание, слез с кряхтением со своего места и пересел в свободное кресло в соседнем ряду. Аля даже не заметила. Мысли ее были поглощены Сережкой, который уже стаскивал трусики со Светки пред ее мысленным взором, разумеется. Она так расстроилась, что заболела голова. «Вот же гадство», — снова вслух прошептала она и полезла в сумку за таблеткой аспирина. Под конец пути Аля задремала и даже успела увидеть короткий сон, в котором бродила по сырому, темному подземелью в поисках выхода наверх. Она знала, что под ногами вода, но не чувствовала ее. Чтобы выбраться из подземелья, надо было найти какой-то указатель или знак на стене, что в почти полной темноте представлялось задачей не из легких. Аля чувствовала, как где-то внутри зарождается паника и уже готова была заорать. Однако, как это обычно бывает во сне, знак неожиданно обнаружился, но не на сырой и скользкой стене, а у нее на ладони, яркий, словно подсвеченный изнутри. От радости Аля вскрикнула и тут же проснулась.

На вокзале ее встречал двоюродный брат Виктор, которого в детстве она звала Толстым и сильно уважала за способность съедать целую миску бабкиных драников.