Зимой я хожу по улицам по принципу справедливости. Почти со всех крыш свисают большие красивые сосульки, которые так и норовят сорваться и рухнуть прохожему на голову. Поэтому когда я вижу более достойного, чем я, члена общества, то уступаю ему середину и край тротуара, а сама мужественно иду прямо под сосульками. Так я выполняю мой гражданский долг.

Если же мне навстречу попадается тип с ярко выраженной алкогольной зависимостью, или развязного вида молодой человек, или еще что-либо подобное, то рисковать ради них под сосульками я не собираюсь. Мне всего двадцать два года, я обаятельна и мила и могу принести еще немало пользы родному государству. С какой же стати я буду погибать во цвете лет?

От моего дома до метро — семнадцать минут спокойным шагом. Я никогда не хожу спокойным. Обычно я почти бегу, потому что постоянно куда-то опаздываю. Мое время бежит вместе со мной. Семнадцать минут сужаются до девяти с половиной. За этот короткий срок я успеваю четырежды поскользнуться и трижды упасть, а также дважды толкнуть зазевавшегося прохожего, дважды два уступить дорогу под сосульками местным алкоголикам плюс один раз чудом выскочить из-под колес автобуса. Мой трудный путь, отнюдь не усеянный розами, завершается у темного зева метро. Я еду на работу.

Когда мне звонят подружки и предлагают встретиться, мне очень нравится отвечать им небрежно: «Не могу, я работаю». После прошлогодней зимней сессии я перевелась на заочный и устроилась помощником режиссера на киностудию «Мосфильм». До сих пор не могу понять, зачем меня туда понесло. К кино, равно как и к театру, и к опере, и к балету, я не имею никакого отношения. Я учусь на экономическом факультете — на одни пятерки, между прочим. Все мне дается легко и быстро, сокурсники мне завидуют, перед экзаменами становятся в очередь за моими конспектами, которые я пишу дома, сверяясь с учебниками, так как на лекциях предпочитаю просто слушать... И только мой брат знает, как я ненавижу экономику.

Поначалу приходилось трудно. Режиссер моей первой картины оказался жутким кретином с отвратительным характером. Он беспрерывно визжал все десять, а то и двенадцать часов съемок, так что потом еще долго звенело в ушах... По ночам мне снились кошмары. То я теряла где-то хлопушку и бегала по студии, обливаясь потом и спрашивая каждого встречного-поперечного, не видел ли он ее. А встречные-поперечные почему-то все сплошь были монстрами-вампирами, василисками, кощеями и просто маньяками, и я была вынуждена спасаться бегством, но о потерянной хлопушке не забывала... Ужас... А то меня приглашали сниматься в главной роли, но сценария не давали. И вот я ходила, как сомнамбула, туда-сюда, по сну — вроде бы известная артистка, и испытывала ужасные мучения от того, что никто не узнавал меня в лицо.

Мадам тяжело опустилась в кресло, на ощупь отыскала на столике свои очки, включила лампу и открыла новую книгу Кукушкинса.

Этот молодой автор ныне считался одним из наиболее талантливых современных прозаиков. Мадам подозревала, что нелепая фамилия Кукушкинс — просто псевдоним. За ним мог скрываться кто угодно, даже женщина. Но неудачно выбранный псевдоним не умалял достоинств произведений Кукушкинса. Эти удивительные, тонкие и странные романы Мадам перечитывала неоднократно, всякий раз находя в них для себя что-то новое, интересное. Всего их вышло три. Тот, что она читала сейчас, был четвертым. Речь в нем шла о сумасшедшем инвалиде, его страшной монотонной жизни, в которой он существовал совершенно один. Вчера Мадам остановилась на пятидесятой странице и поэтому пока не знала, что будет дальше.

Едва она успела погрузиться в удивительный мир, созданный гением таинственного Кукушкинса, как раздался резкий звонок в дверь. С усилием Мадам поднялась, отложила книгу и пошла в коридор.

Она никогда не смотрела в глазок, хотя он и был в ее двери. Щелкнув замком, она сразу сделала шаг в сторону, боясь, что незваный гость окажется чересчур энергичным и прихлопнет ее тяжелой дверью. Но все обычные посетители знали об извечном болезненном состоянии Мадам и входили не спеша, позволяя ей отойти на безопасное расстояние. Так произошло и теперь. Медленно дверь отворилась, на коврик ступила нога в башмаке на толстой подошве... Мадам облегченно вздохнула.

— Тоня, — сказала она своим чудесным голосом — чуть сипловатым, мягким, завораживающим, — проходи, не морозь меня.