Торная извилистая дорога проходит через лес. С двух сторон наступает он на нее плотной непроницаемой стеной, готовый стиснуть, раздавить, сомкнуться. Но дорога спокойно и невозмутимо течет все дальше. Словно узкая серая река: ей все равно, где бежать — лесом, полем, лугом, лишь бы бежать, не останавливаться. Впереди дорога ныряет за поворот, лес точным полукругом повторяет это движение, и кажется, что впереди уже нет дороги — один густой, непроглядный лес, где на темно-плюшевом фоне еловых лап трогательно белеют кривые стволики худосочных березок.

Небогатая, скудная, родная до последней травинки земля, встречай же своего сына! Три долгих года он был оторван от тебя, три долгих года носил в сердце горькую память, не надеясь больше тебя увидеть. Долгие недели и месяцы шел он к тебе через грязь и распутицу, под дождем и холодным ветром, чтобы теперь навсегда пустить корни на родной стороне.

— Дядь Вань, долго еще идти? — тронул его за рукав идущий рядом мальчик.

— Да мы уже почти дошли, Митрасю, — ответил Горюнец. — Вот свернем зараз, пройдем еще трошки, там будет посреди леса большая такая поляна, и вот на той поляне как раз наша Длымь и стоит.

Какое-то время они шли молча. Митрась немного волновался: как-то его примут на новом месте? И он невольно крепче стиснул твердую дядькину руку. Дядька улыбнулся, слегка шевельнул пальцами, пощекотав Митранькину ладошку.

Народу набилась полная хата. Воздух в ней стал таким тяжелым и липким от дыхания, что пришлось открыть настежь все окна. На лавках воробья негде было приткнуть, хотя со всей деревни явилось всего-то девять хлопцев, три-четыре взрослых мужика, две-три женщины да несколько ребятишек полюбопытнее.

Никто из них, впрочем, и не стал ждать нынешнего вечера; еще вчера, едва по селу разнесся слух, что Янка Горюнец, три года тому забритый в солдаты, теперь нежданно-негаданно вернулся домой — и с тех самых пор дверь в Янкину хату не закрывалась до самой ночи. Первым сломя голову примчался быстроногий Василь; с детской непосредственностью этот совсем уже взрослый парень бросился к нему на шею, жарко расцеловал в обе щеки и едва ли не запрыгал вокруг, словно веселый и чуточку бестолковый щенок, обрадованный приходом любимого хозяина. Вслед за Василем заглянул ближайший сосед Мирон, а вскоре пожаловал рассудливый и степенный Рыгор Мулява, бывший у длымчан навроде войта и с детства любивший Янку.

Вон он, кстати, сидит — в углу, возле окна; подле него два его взрослых сына, один уж год как женат, у другого свадьба осенью. У обоих на лицах — усталая скука, с Янкой близки они никогда не были, а сейчас им до него тем паче никакого дела нет. Зато отец глядит на него ласково и внимательно, с оттенком смутной грусти. Рыгору — лет за сорок; в русой бороде его и в густой, буйно вьющейся гриве волос проглянули уже белые нити, на лбу пролегли длинные извилистые морщины. За минувшие три года он, однако, почти не изменился, разве что седин прежде не было.

А Рыгор тем временем тоже с грустью думал о прошлом. Давно ли, казалось, учил он маленького Яся, как срезать удилище, как сделать вершу. Давно ли наставлял, какая рыба на какую приваду охотней идет… Давно то было, много воды утекло… И Граня тогда жива была, и сам он был моложе! Вот унесла теперь Граню судьбина злая, а взамен сына ее вернула… Авгинья-то, супружница законная, жаба благоверная, и глядеть-то на него не захотела. «Как же, не видала я того Янки!» — отмахнулась она сварливо.

А в Рыгоровой памяти вдруг встал совсем иной Ясь, каким он был перед самым набором. До чего пригож был тогда! Резкие темные брови, подобно крыльям ласточки, взметнулись в лихом размахе над синими глазами, зоркими, соколиными, глядевшими всегда открыто и ясно. Стан, охваченный узорным кушаком-дзягой, был тогда строен и крепок, по-молодецки слегка откинут назад, а крутые красивые плечи развернуты гордо. А как разгорится он на косьбе или на молотьбе — так и зальются загорелые щеки жарким румянцем, так и заблещут ярко синие очи! А как вечером, на гулянье, наденет Ясь вышитую рубаху, развернет свои плечи — древний бог Купала таких бы не постыдился! — тряхнет густыми кудрями, да как пойдет! Девчата все шеи отвертят…