Стоял яркий день. Над живописной бухтой, равной по красоте которой не сыщешь во всей Италии, а уж о других странах и говорить нечего, на вершине холма с самого рассвета в одиночестве сидел молодой мужчина. Внизу, вправо и влево от него, по берегу тянулась блаженная Ривьера с изумрудной водой, позади виднелись покрытые снегом громады лигурийских Альп.

И внешность молодого человека — его гладко выбритое лицо с приятными правильными чертами и выразительными тёмными глазами, — и его одеяние — белая полотняная рубашка, тонкие замшевые чулки, пристёгнутые застёжками к коротким штанам, и густая шевелюра аккуратно постриженных каштановых волос, с кокетливой небрежностью надвинутым набок лёгким беретом с пером — всё указывало на то, что это не простолюдин, не воин и не лицо духовного звания, а скорее придворный или человек, посвятивший себя какому-нибудь изящному ремеслу.

Случайный наблюдатель, бросив взгляд на склон холма, ни на мгновение не усомнился бы в занятии молодого человека. Очевидно, что он принадлежал к сословию художников, которых во множестве рождала Итальянская земля. Не уступая ни в таланте, ни в усердии, а лишь в скромности и удаче титанам Микеланджело, Рафаэлю, Леонардо, Тициану, они тысячами трудились в городах христианского мира, строя и украшая соборы и дворцы, высекая статуи, создавая полотна. Перед ним, опираясь треногой на кочки, стоял складной мольберт с закреплённым на доске листом рисовальной бумаги. Ещё несколько листов валялись рядом, придавленные камнем. Устремив взор вниз, на бухту, мужчина лебединым пером бойко набрасывал на бумагу раскинувшийся под ним пейзаж: великолепный город, полный мраморных дворцов и обнявший бухту обширным амфитеатром по равномерно спускающемуся склону гор. Время от времени он макал перо в маленькую склянку тёмного цвета для хранения чернил, что стояла у него в ногах; иногда менял перья, доставая их из небольшого футляра.