На дороге из Кусы в Миллиджвилл, под утесом, оплетенном корнями красных кедров и пихт, тому лет тридцать назад, стоял неказистый рубленный дом. Перед ним высился помост, сработанный из бревен в обхват толщиной. Меж перекладинами болталась на ветру огромная вывеска, на которой, если приглядеться, можно было различить странную, пестро размалеванную фигурку. Судя по диадеме из перьев, томагавку, боевому ножу и вампуму

[1]

, художник силился изобразить индейского вождя. Под вывеской были выцарапаны буквы, не лишенные сходства с египетскими иероглифами, они слагались в надпись: «У индейского короля».

К правой стороне дома лепились сколоченные из бревен клети, от дороги их отделяла лишь обширная лужа помоев. Эти щелястые строения были набиты соломой и сеном, там и сям торчали лоскутья какой-то одежонки. Сие позволяло заключить, что упомянутые покои предназначались не только для скотины, но и для занесенного сюда злым роком путешественника и сулили ему ночлег и отдохновение. Хлев и свинарники довершали картину глухого выселка.

Стояла ненастная декабрьская ночь. Ветер с жутким воем вырывался из черноты хвойного леса и наваливался на одинокую хижину. Резкий, нарастающий треск деревьев, терзаемых непогодой, предвещал тот самый опустошительный ураган, какие столь часто проносятся между горными цепями Теннесси и долиной Миссисипи, сметая на своем пути леса, дома и целые поселки.

В самый разгул ненастья все же можно было различить едва слышный стук в оконный ставень хижины, вслед за тем раздались столь мощные удары, что грозили потрясти домишко до основания. А спустя какое-то время дверь приотворилась, показалась голова, но тут же исчезла в непроглядном мраке, и одновременно блеснул ствол карабина, который должен был избавить хозяина от необходимости рассуждать. Затем мелькнул силуэт высоченного человека. Он рванул дверь на себя и решительным шагом вошел в помещение, где сразу же уселся перед очагом. Следом за ним в помещение скользнула вереница индейцев: быстрым шагом, нет, скорее легкой побежкой, нагоняли они своего вождя, безмолвные как тени.

Когда последний из них переступил порог дома, дверь снова закрылась. Мужчина высоченного роста склонился над очагом, в котором дотлевала большая колода, бросил в огонь несколько поленьев и запалил лучину. Потом размеренным шагом подошел к стойке, зажег сальную свечу и поставил ее на стол. Бесхитростное, почти убогое убранство хижины, столь соответствующее ее наружному виду, озарялось теперь и пламенем свечи, и неровным светом очага.

Первые лучи солнца застали Коупленда за приготовлениями в дорогу. Он надел штаны, отыскал свои мокасины, приладил к правой ноге ржавую шпору и сел, наконец, основательно подзакусить.

— Томбу пошли к ирокезам, пусть отвезет шкуры. Ик-Ван пусть пойдет вниз, к испанцам, он обещал хорошенько их потрясти. Ночью, если я к этому времени не вернусь, держите ухо востро. Надеюсь, депутат-агент

[5]

на месте. Только бы застать его.

— Когда же ты вернешься? — спросила жена.

— Если бы я знал! Может, пробуду в верховьях денек-другой. Не вернусь через два дня, ступай к ирокезам. Ты знаешь, они взбунтовались в Пенсильвании против старика Адамса

[6]

. Черт бы побрал этого тори

[7]

. Если пронюхают краснокожие, будь уверена, они сумеют воспользоваться заварушкой. И тогда уж доберутся до нас. На ногу они легки. Нам тоже надо шевелиться, а то через неделю у них в вигваме будут висеть наши скальпы.

Свое наставление он договаривал уже на ходу, снимая со стены увесистый бич, которым однажды опрокинул лань. Затем он сунул в карман камзола массивный пистолет и через полминуты уже был в седле.