Исмаил

Фарди Амир-Хосейн

Эта книга будет небезынтересна всем, кого не оставляют равнодушными культура и история Ирана. Описанные автором с большой любовью окрестности Тегерана встают перед мысленным взглядом читателя будто въяве, а безыскусная история главного героя, равно как и обозначенные всего несколькими мазками, но весьма яркие и живые образы тех, кого он встречает на своем жизненном пути, заставляют искренне сопереживать им.

Глава 1

Волосы Али-Индуса — прямые и черные, как смола. Блеск их заметен издалека, точно корова голову языком ему облизала. Лицо его — квадратное и смуглокожее, брови густые, глаза маленькие, раскосые, но венец всего — та самая индуистская родинка, которой Али-ага был знаменит: так красиво сидела она на его правой щеке.

В его кофейном заведении всегда было людно: тут и поденные рабочие, что шли трудиться спозаранку, и шоферы, и возчики, и, наконец, те, кто вечерами играл в футбол на пустыре рядом.

Некоторые говорили: мол, Али-Индус родинкой своей на хлеб зарабатывает, так-то он сам нерасторопен, другие придерживались иного мнения: мол, характером он добродушен и язык за зубами держит, потому и дело спорится. Наконец, была третья партия, убежденная в том, что Али-Индусу просто очень идет его улыбка. И действительно, когда он улыбался, родинка его смотрелась красивее. А улыбка, надо сказать, с его темных, пригожих губ почти не сходила. Как бы то ни было, но Али-Индуса в районе Гамбар-абад знали все.

Откуда он, кстати, явился, чем занимался раньше, — об этом в Гамбар-абаде понятия не имели. Семьи у него не было. Спал он один-одинешенек в кладовке своего заведения. Когда начинали его расспрашивать да лезть в прошлое, он мрачнел. Брови его сходились, и, пожав плечом, он ускользал от ответа. Любил он индийское кино — вот это несомненно. Как, бывало, объявят в рекламе индийский фильм, он тут же оставляет кофейню на Исмаила-синеглаза и прямо идет на сеанс — и ему неважно было, что за фильм, начался ли уже, он входил в темноту кинозала, садился на свободное место в первом ряду и погружался в море кино. Иногда смотрел один фильм дважды. И всякий раз, когда он выходил из кино, веки его были опухшими, а глаза — красными. Он говорил, что это, мол, от солнечного света, но ясно было, что это неправда — слезам он дал волю.

В кладовке своего заведения Али-Индус прикрепил к стене большое фото индийской киноактрисы. У нее были удлиненные большие глаза и длинные ресницы, а на лбу, в самой его середине, красивая родинка — точно такая же, как на щеке у Али-Индуса. И всякий раз, когда Али-Индус заходил в кладовую, он обязательно смотрел на глаза и потом на родинку этой женщины, и печально улыбался — такой же улыбкой, как та, которая тронула ее губы.

Глава 2

Школу он продолжал прогуливать. Да ведь и ясно всем было, что прилежного ученика из него не выйдет. Мать нервничала, умоляла, проклинала его, избивала, хватала его за руку и лично притаскивала в школу. Но школа была не для него. По утрам он выходил из дома и отправлялся бродить по улицам — от витрины одного магазина к витрине другого, с этой улицы на следующую — слонялся без цели, пока не наступал вечер. Тогда он возвращался домой. Еле-еле он перешел в пятый класс: директор школы благодаря своему милосердию не исключил его.

Однако дальше пятого класса Исмаил не продвинулся и так надолго засел в пятиклассниках, что вот уже и голос начал ломаться у него, и усы над губой проступили, как тень.

Мать махнула на него рукой. Сама сказала: «Как бы еще хуже не вышло». Главным образом ее заботило, как их накормить. Сначала она подрабатывала по соседским домам. Потом занялась сучением фитилей, потом портняжным делом, наконец, обряжанием на праздники, и это давало больше дохода, чем что-либо еще.

Не прошло еще и года после смерти отца, как в доме стали появляться мужчины. Они не были родственниками или знакомыми. Приходили они, в основном, в одиночку — одетые чисто и заботящиеся о себе. Исмаил из их разговоров понимал немного, но видел, что мать садится от них на расстоянии, закрывает лицо, смотрит в пол и больше слушает. Говорит мало.

Мужчины эти улыбались Исмаилу, гладили его по голове, старались разговорить, но ему было неприятно. Хотелось, чтобы они поскорее ушли из их дома. Некоторые уходили и больше не возвращались, один-два приходили по нескольку раз — однако, когда видели, что им не рады, переставали появляться. Каждый раз, когда какой-нибудь из этих мужчин переставал приходить, в душе матери словно бы что-то рушилось. Она становилась нетерпеливой и раздражительной, из-за каждой мелочи поднимала шум, ругалась и, если он или Махбуб попадались под руку, била.