29 сентября ст. ст. 1924 года исполнилось 20 лет, как я вышла из заточения в Шлиссельбургской крепости, но предлагаемые главы охватывают лишь два первые года моей новой, второй жизни. Как хронологически, так и по единству настроения они составляют продолжение моего «Запечатленного труда» и тесно связаны с содержанием его.

Эти первые годы были полны интенсивной внутренней работы мысли и чувства и с психологической точки зрения являются, по моему мнению, самыми значительными за все двадцатилетие.

Почти четверть столетия я была оторвана от людей и нормального хода жизни, чтобы в 1904 году вновь попасть в общий людской поток. Удивительно ли, что я испытала глубокое потрясение.

Вопросы: как жить, чем жить, зачем жить, так редко занимающие тех, кто живет на свободе, встали и не переставали стоять в эти первые годы предо мной во всей своей трагической обнаженности: их не затеняли радости и удовольствия, не заглушала шумиха обыденности, как это происходит в обыкновенных случаях.

Нервная система моя болезненно реагировала на все внешние впечатления; близкое общение с людьми тяготило почти до невыносимости. Но не это было самым главным.

Вышеприведенное предисловие было написано в 1924 году, когда первые 14 глав, составляющие начало настоящего тома, должны были выйти отдельной книгой в издании «Колоса». Но через два года после выхода из Шлиссельбурга департамент полиции выпустил меня за границу. Это открыло новую полосу моей жизни, и описание ее является, главным образом, содержанием этого тома. Если в первые два года моей второй жизни я походила на схимницу, брошенную в людской водоворот, то после того, как я покинула Россию, началось мое приобщение к жизни, началось то, что я называю кратко «обмирщением».

За границей, в странах с иным государственным и общественным строем, в отдалении от жестокостей русской жизни, я стала свободной, свободной от прикрепления к месту, от надзора городской и сельской полиции, свободной в своих действиях; освободилась от неприятных случайностей: обысков, доносов, а быть может, и новой ссылки. Там я могла устраиваться в какой угодно стране, в любой местности и менять их по желанию, считаясь только со своими средствами и сообразуясь с состоянием своего здоровья; могла жить в том или ином городе, общаясь с друзьями, или, спрятавшись в каком-нибудь тихом живописном уголке, где были только иностранцы, оставаться в уединении, сколько хочу и сколько требует мое душевное состояние. Мои нервы могли успокоиться и не реагировать так резко и болезненно, как прежде, на все окружающее, обыденное для других, но за многие годы ставшее непривычным для меня. Так явилась совокупность благоприятных условий, в которых я могла окрепнуть и овладеть собой, постепенно привыкая к жизни, которую называют «нормальной». Все, что выходило за пределы норм обыкновенной жизни, — революционная деятельность, заточение, ссылка на далекий север в исключительно тяжелую изоляцию, — все это кончилось, отошло в прошлое. Вместе с этим все исключительное, «необыкновенное» кончилось, и началось то, что в противоположность этому можно назвать «обыкновенным».

Это обстоятельство заставило меня в 1923 году задуматься и приостановить дальнейшее описание моей жизни.

В 2-х томах «Запечатленного труда», в книге «Шлиссельбургские узники» и в книге «После Шлиссельбурга», изданной «Колосом», было изложено все индивидуально неповторяемое, то, что было необычайного в моей жизни. Стоило ли писать дальше о том, что не выходило из рамок обыкновенного?

Только в конце 1927 года, когда издательство Общества б. политкаторжан предложило выпустить полное собрание всего мною написанного и в виду этого довести содержание книги «После Шлиссельбурга» до революции 1917 года, я подобрала нить рассказа и закончила свое повествование.