Поздним вечером Зарубин смотрел в дождливое окно и мечтал выбраться на природу — просто так, без всякого дела, даже без ружья, хотя бы ночь переночевать у костра. А для этого надо было придумать неотразимую для руко­водства причину срочной командировки. Как назло, тре­вожных сигналов с мест не поступало, если не считать, что всю страну заливали дожди и почти не оставалось на­дежд даже хотя бы на несколько дней бабьего лета. А пе­ред грядущей зимой так хотелось ещё тепла, раздолья, яркого солнечного света, и это всё при осенней спелости природы, когда яблоки трескаются от внутреннего напря­жения, а груши изливаются нектаром. Но в это время года контора переходила почти на казарменное положе­ние: даже чтобы съездить в выходные на дачу к друзьям, требовалось высшее соизволение. Ко всему прочему ге­неральный директор в разгар осеннего сезона охоты вы­пустил директиву — резко сократить на это время коли­чество командировок сотрудников. Всем было понятно, зачем они придумывают неотложные дела, старательно рвутся в регионы и даже разыгрывают целые театраль­ные миниатюры, сговорившись с начальниками охотуправлений.

Два раза в месяц Зарубин заступал на оперативное де­журство, придуманное руководством вкупе со всеобщей милитаризацией Госохотконтроля. То есть сидел на сво­ём же рабочем месте, по приказу непременно в формен­ной одежде и с телефоном, который связывал напря­мую с министром, а на столе лежала папочка ему для доклада, обычно пустая. Впрочем, трубку тоже ни разу не приходилось снимать с аппарата, и это всё означа­ло, что дежурство проходит успешно, все вопросы ре­шаются в оперативном порядке. За прошедшие два года было зафиксировано всего десятка три сообщений, в ос­новном о браконьерстве либо о превышении служебных полномочий работниками охотуправлений, отстреле особо опасных хищников-людоедов и ЧП из-за неосто­рожного обращения с оружием. Но случались и собы­тия, что называется, из ряда вон и подлежащие докладу наверх. В одном сообщалось, что в Якутии обнаружили настоящего реликтового ихтиозавра, попавшего в сети. Рыбаки опасались выпутывать такую добычу из-за ко­лючей чешуи, хотели вытащить вместе с сетью, одна­ко на помощь из озёрных глубин поднялся другой ихти­озавр — то ли самка, то ли мать. В одну минуту пленник был освобождён, а рыбакам остались чешуя, рваная сеть и множество снимков, сделанных на телефоны. Правда, когда их начали изучать специалисты Госохотконтроля, сразу обратили внимание, что это не озеро, а большая река, скорее всего Обь в нижнем течении. Сам же ихти­озавр на отдельных снимках очень уж напоминает круп­ную рыбу, ну а присланная колючая чешуя, величиной с пол-ладони, несомненно, осетровая. Во втором сообще­нии томский начальник управления докладывал о поим­ке дикого лигра, то есть помесь льва и тигра, что в при­роде бывает в редчайших случаях. Будто бы эти хищники бежали из разных зоопарков, когда-то случайно забре­ли в лесостепные районы, некоторое время жили каж­дый сам по себе, а потом встретились. И от долгих скита­ний и одиночества страстно полюбили друг друга — так объяснялась причина столь необычного естественного скрещивания, вследствие чего львица благополучно за­чала, разродилась двумя полосатыми лигрятами, и од­ного из них якобы случайно поймал местный фермер из Дубровки. Эти животные не знали страха перед чело­веком и всем звериным миром, но отличались миролю­бием и более походили на огромных кошек. К сообще­ниям прикладывались фото и видеосъёмка, прошедшие экспертизу учёных из Госохотконтроля.

Как выяснилось, оба сообщения дошли до адресата, а впоследствии выяснилось, что всё это удачные шутки дежурных. Генеральный директор Фефелов, будучи ру­ководителем новым, не проверил информацию, попался на прикол и доложил министру. Говорят, тот обрадовал­ся, что в мире есть ещё что-то непознанное, неизвест­ное, таинственное, и расстроился, когда узнал про розы­грыш. Правда, шутники накаркали, и менее чем через год в новосибирском зоопарке первый лигр родился! Но там встреча львицы и тигра произошла по недосмотру обслу­живающего персонала, который оправдывался тем, что любовь хищников возникла также от тоски и одиноче­ства. Мол, когда эти чувства переполняют душу, то даже люди способны творить чудеса и раздвигать толстые прутья клеток.

Безобидные в общем-то шутки тоскующих на дежур­стве сотрудников и легли в основу чиновничьей забавы. По предложению шефа для оперативных дежурных сде­лали ещё одну папку, куда записывали самые остроум­ные фантазии, основанные на охотничьих байках. Это чтобы от безделья не маялись на дежурстве, а творчески напрягали мозги. И учредили приз — лицензию на от­стрел мамонта.

Зарубин сначала в подобных развлекаловках участия не принимал, считая их признаком деградации: взрос­лые люди, госчиновники, доктора и кандидаты, занима­лись студенческими капустниками. Но когда сам первым в конторе получил приз за самую невероятную байку, втя­нулся, вдохновился и держал уши топориком. А призовая история приключилась в Костромской, по другим сведе­ниям, в Новгородской области, однако после публика­ции заявку сделали ещё несколько областей, в том чис­ле и Вологодская. Сердобольные деревенские старушки, спасая кабанов в голодную снежную зиму, так прикор­мили зверьё, что теперь на территории сельского посе­ления, в границах, где охота запрещена, живут сто шест­надцать секачей и свиней, не считая сеголетков, — сами учёт вели, всем животным клички дали. В этой зоне по­коя, в подполах заброшенных домов, в сараях и пустую­щих зерносушилках зимуют до девяти крупных медведей, десятка полтора пестунов и добрая сотня барсуков. От­рыли себе берлоги, норы и спят! С каждым годом пого­ловье растёт, звери приводят в деревню зимовать своих сородичей, а то и просто попавших в беду — так, за ка­баном приковылял волк с капканом на лапе. Одна сер­добольная бабулька пружины сжала с помощью ухвата, дуги развела, а зверь вынул лапу, спасительницу свою укусил до крови и удрал. Старушка два дня кровь уни­мала, на третий её ток остановился, и вместе с ним от­пали все нажитые болезни. А у пенсионерки их был це­лый букет — от радикулита и до болезни Альцгеймера; даже зубы начали расти! Решили, что это не волк её по­кусал — оборотень, какой-нибудь целитель-волшебник из телевизора.

Едва она скрылась в кабине, Зарубин налил по ма­ленькой, и попутчик подбросил дров в костёр. Оба почувствовали волю и азарт: один рассказывать, другой слушать. И начал Баешник с недосказанного ещё по дороге — про районного охотоведа, которого звали на Пижме Недоеденный, хотя фамилия тоже была как прозвище — Костыль. И вид у него соответствовал: прогонистый, но плечистый и нравом несгибаемый, с заусенцами. Сюда приехал откуда-то из Белоруссии, как молодой специ­алист, школьный учитель физкультуры, но пообтёрся, пер­вый раз женился на местной и остался. Жил бы себе да и жил, пускал бы корни в худую Вологодскую землю, однако этот пришлый бульбаш увлёкся охотой, бросил жену, школу, наел на дичи толстую шею и пошёл в егеря.

Не минуло и года, как физкультурник благодаря высшему образованию сделался охотоведом, и мужики поначалу об­радовались: грамотный, вежливый и имя у него ласко­вое — Олесь. Предыдущий-то был из шофёров, поймает на охоте с нарушением, на весь лес ор стоит — мать-пере- мать, отлает как собаку и, бывало, отпустит без составле­ния протокола. А этот даже не пожурит, сразу ружьё от­нимет и такой штраф выпишет, хоть корову со двора веди или вешайся. Потом и вовсе взвыли вольнолюбивые, гор­дые пижменские мужики: в лес стало ни ногой! Не то что за зверем, по грибы-ягоды, и то в ножки Костылю кланяй­ся, а что собрал в лесу, ему принеси и сдай за копейки.

А всё потому что с ведома губернатора свою охотни­чью базу построил, все угодья под себя подмял, прибал­тов запустил, которые стали скупать дикоросы у местного населения за сущие копейки. При живом председателе со­всем другие порядки были, Драконя Недоеденного в узде держал, всё грозил угодья у него отнять — да не успел. Теперь Костыль голову поднял и свои законы утвердил, по-современному это монополия называется: хочешь вво­лю собирать грибы или клюкву, собирай только на сда­чу. И ладно бы государству — литовцам, этим зелёным братьям! Они же в камерах всё заморозят, потом при­гоняют фуры и прямым ходом в Европу. Можно сказать, последний заработок, последнюю свободу отнял буль- баш этакий.

Да ведь не на тех напал: сначала несколько раз про­сили, дескать, не обижай местных, люди здесь лесом всю жизнь кормились, и теперь, когда колхозы-леспромхо­зы позакрывались, так и вовсе остаётся питаться дара­ми природы. Потом для острастки предупреждать стали: колёса протыкали, ремни на снегоходе резали, литовских заготовителей пугали, вокруг овсяных подкормочных площадок карбид разбрасывали, чтоб животные не под­ходили, — ничего не проняло. Только злее становится и беспощаднее к туземцам!

И вот тогда на Костыля зверя натравили, небольшо­го, чтоб до смерти не задрал. Сначала напоили медведя мёдом с водкой и, когда он сговорчивый сделался, усло­вились с ним проучить охотоведа, дождались, когда он поведёт районного прокурора на лабаз и дали сигнал. Ко­солапый вышел на поле, прокурор стрелил его, а зверь прикинулся мёртвым и лежит, как условились. Охотни­ки подходят, довольные, медведь вскакивает — и сна­чала на прокурора: видишь ли, молодой ещё был, охо­товеда в лицо не знал, к тому же, говорят, близорукие они. Прокурор от него свистанул, а Костыля-то не напу­гать, тот второпях стрелил навскидку, и мимо! У Олеся карабин был, СВТ, машина тогда ещё редкая, полуавто­матическая, изрядно потрёпанная ещё в Отечественную, магазин при перезарядке и отстегнулся. Костыль давит • пуск — патрона-то нет и затвор открыт!