Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода».
Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
1
Не пора ль? Все готово. Оборудование вчера отправлено. Манатки ребята с зари покидали в грузовик и разбрелись по селу прощаться. Пора бы ехать.
Стоя на буровом мостике, Зубаиров еще раз огляделся. Нет, дело тут сделано, и нечего зря душу травить. Хотя всегда трудно уезжать, все жалко чего-то. Правда, что — цыганская жизнь! Вечные кочёвья, да не налегке, а со всем своим железом — дизельными двигателями по пять тонн каждый, паровыми котлами, электростанцией, инструментом, приборами. Набирается. Размещаешься по-хозяйски, с бедами налаживаешь дело, начинаешь бурить, и вот в один вроде бы прекрасный день родную твою скважину приходится сдавать промысловикам. Ане хочется, жалко. За полгода ты привыкаешь к ней, мучительнице, к этой тысячу раз проклятой скважине, к черной площадке, пахнущей железом, нефтью, земным чревом. Жалко…
А поле взять, где ты впервые остановился, влекущая тенью урема или речной бережок с песочком? А село, что дало тебе кров в холода? А люди, которых ты успел узнать и полюбить? Так жалко, что даже сердце мрет. Видно, ребята тоже переживают, хоть и пытаются водочкой облегчить минуты прощания. Все собрались? Да, надо ехать. Из-за сладкого меда пальца не проглотишь. Пора!
Зубаиров спрыгнул с мостика.
Увидев, что мастер «настроился», буровики засуетились и стали преувеличенно весело прощаться с провожающими — с остающимися здесь друзьями, с девушками-кочегарами, что всю зиму работали на буровой. Зубаиров разыскал в толпе сутулого, белобородого старика.
2
Проселок вскоре кончился, и с полчаса пришлось ехать по пашне. Людей валило друг на друга, вещи двигало. Затем пошел густой лес, на узкой лесной дороге дважды буксовали в сырой желтой глине. Потом поехали по пнистому склону, и, чтобы не падать, люди хватались друг за друга, за сиденья, упирались в стенки и потолок — аж руки устали. Осталось миновать небольшую деревушку, за которой начиналась твердая щебенчатая дорога. У самой околицы, однако, машину остановила девушка с флажком и красной повязкой на рукаве.
— Нельзя! — сказала она твердо и указала на прибитую к воротам доску. — Карантин!
— Чтобы вам всем околеть с вашими карантинами! — зашумели буровики.
Попытались задобрить девушку. Похвалили ветеринарную службу за строгость, пустили в ход словечки «милая», «душечка», «ягодка», пожелали муженька хорошего, непьющего, но ничего не помогло. В конце концов предрекли безвинной девушке вековать вековухой и дали объезд километров пяток по болотам и кочкам, где снова буксовали и толкали автобус…
Кончилась все же эта мука. Оглушенные дорогой, усталые, голодные и грязные буровики, сойдя с автобуса, повалились в прохладную траву. Не хотелось ни думать, ни видеть ничего, только лежать. Постепенно огляделись. Место было отменное. Буровая расположилась на опушке зеленого леса. По соседству с вышкой белели, кудрявились березы.
