В одном из университетов Сорбонны похищена миниатюра, служившая обложкой к трактату малоизвестного автора Вазалиса.
Об авторе известно только то, что за свой скандальный труд он был казнен при папе Римском Клименте IV. Легенда о трактате просочилась через века, а имя его автора стало символом интеллектуальной свободы.
Ученый, посвятивший всю жизнь поискам таинственного трактата, неожиданно покончил с собой.
При переписи книжного фонда обнаруживается пропажа еще трех редких, незаменимых книг. Материальный ущерб — полмиллиона евро. Исчезновение книг сопровождается целым рядом загадочных событий, гибелью людей.
В поле зрения сыщиков попадает преподаватель университета и состоятельный торговец книгами. Начавшееся расследование приводит к совершенно неожиданным результатам…
Пролог
Альбер Када был человеком тихим и скромным. Вопреки глубоко укоренившемуся университетскому обычаю, он никогда не стремился к известности. Он не питал склонности к полемике и ни разу в жизни не высказывался громче своего собеседника. Вероятно, именно в этой черте его характера следует искать причину, по которой судьба не вознесла его на те вершины, для которых он, как казалось, был предназначен.
Не успел Альбер отпраздновать восемнадцатилетие, как неугомонный ум и жажда знаний открыли перед ним двери Эколь Нормаль Сюперьёр
[1]
Тремя годами позднее он направился в Оксфорд, где успешно написал докторскую диссертацию, посвященную «Доктрине категорий в учении Дунса Скота», которую прославленный Фрэнсис Йейтс назвал в день ее защиты «базилярным камнем хрупкой системы Скота».
Несмотря на прочную репутацию человека светлого ума (а скорее именно по причине таковой), место заведующего кафедрой средневековой философии Сорбонны
[2]
Альбер Када прождал долгие десять лет. Наиболее шустрые из его однокашников давно уже делились знаниями с молодежью в престижных учебных заведениях, усердно посещая издательства и министерские коридоры, поэтому в день, когда Када получил назначение на должность, к радости примешалась немалая доля горечи, ставшей вечной его спутницей.
На закате карьеры Альбер Када воспринимался всем университетским сообществом как живой анахронизм. Он принадлежал к той древней расе исчезнувших из аудиторий многие годы назад эрудитов, которые способны без всякой предварительной подготовки расшифровать гностический манускрипт одиннадцатого века или процитировать по памяти целые абзацы из «Summa theologica» Генриха Гентского.
При всем том в повседневной жизни эта невероятная масса познаний давила на него обременительной ношей. Энциклопедический ум Альбера не позволял жить в согласии с тем обществом, в котором он обитал. Интернет и цифровая революция были так же чужды ему, как и большинство вверенных его попечению студентов.
1
Услышав звон колокольчика, сигнализировавшего о приходе в мастерскую клиента, Валентина Сави даже не подняла головы. Как ни в чем не бывало, она продолжала тереть пропитанной спиртом ваткой по плесени, которая придавала Мадонне, написанной в начале девятнадцатого века рукой, лишенной художественного таланта, сходство с мегерой.
По крайней мере, виновнику этого неудачного произведения хватило такта не расписываться в своем злодеянии. Естественно, владелец холста был убежден, что в его распоряжении оказался неизвестный шедевр. В разговоре с Валентиной он называл имена Давида и Делакруа. Возвращение к действительности обещало быть тяжелым. Эта пакость не стоила и ломаного гроша; вероятно, хозяину картины не удастся выручить за нее даже того, что он потратит на реставрацию.
В сущности, ее клиенты мало чем отличались друг от друга: все они переступали порог мастерской с надеждой во взгляде, прижимая к груди засаленную картину, которая десятилетиями возвышалась над камином какой-нибудь безвестной двоюродной бабки-провинциалки. Молча они сносили бесчисленные обеды с этой старой гарпией, лелея надежду на то, что однажды она завещает им свое сокровище. Неделю за неделей они ели одну и ту же тушеную говядину с овощами, вели одни и те же беседы, не сводя глаз с будущего наследства, воображая, какое великолепие скрывается за сделавшейся с годами непрозрачной политурой. Хорошая реставрация — и у них появится достаточно средств для покупки нового авто, а возможно, и для приобретения более просторного домика.
Когда долгожданный момент наступал, когда удавалось, похоронив старушенцию, опередить других наследников, они приступали к поискам реставратора, чьи расценки казались им пристойными — в конце концов, речь шла всего лишь о простой чистке, которую, запасшись определенной смелостью, старанием и растворителем, они могли бы осуществить и сами, — и приходили в мастерскую Валентины.
Вот почему, когда звякнул колокольчик, молодая женщина даже не соизволила поднять голову. Она надеялась, что столь явное пренебрежение отпугнет возможных клиентов и избавит ее от необходимости спасать от забвения очередное прегрешение перед искусством.
