Человек, бывает, торопится, волнуется, пытается погонять ход событий, и мнит себя хозяином своего времени, и полагает, что запросто распоряжается собой и возницей, которому платит, и кричит вознице, чтобы поспешил, и сулит положить рубль на кнут — на износ... Но время имеет свой ход, не быстрее, не медленнее — как течение великой реки; подогнать — не подгонишь; остановить — не остановишь; не уговоришь, не попросишь; ни кнутом, ни рублем, ни мытьем, ни катаньем не подействуешь; стучи Вознице в спину — не достучишься в гору, кричи Вознице в ухо — в пропасть не докричишься. О Господи!...

Говори в храме шепотом, и пусть в сердце твоем стучит любовь. Один путь, одна плата. И, может, услышит, обернется Возница, и сделает то, о чем просишь, — позволит тебе подержаться за вожжи, хоть на один миг даст власть над временем, а значит — над миром... О, как ты мал и слаб, человек, — перед Храмом, что есть Вселенная, перед Возницей, что есть Бог, перед Великой Рекой, что есть Время! События идут своим чередом. А ты, человек, каким бы величавым себя ни мыслил, не ускоришь того, что не ускорил Бог, и не остановишь того, чего Он не остановил, и не сотворишь божественного, даже если Бог раскроет твои глаза и направит твои руки. Человек, ты не удержишь вожжи. Время — колесница Всевидящего, Всезнающего, а твои определяющие черты — смирение и скромность, твой удел — любовь. Храни свой образ, знай место.

По Петербургу что ни день ползли какие-нибудь слухи: то будто в Чернышевом переулке нашли в тряпье удушенного младенца с хвостом, то будто известный астролог Массарди предсказал этой осенью наводнение и много жертв, то будто на Васильевском острове опять появился убийца, имеющий обыкновение отрезать головы своим жертвам, то будто масоны послали государю-императору по почте печатный пряник в форме их знака — «всевидящего ока», а в прянике будто бы были обнаружены отрезанные волчьи уши (что бы это значило, — вопрошали; масоны ничего не делают просто так, без тайного умысла)...

А тут новый слух пошел: что к одному сапожнику, у коего будка где-то во дворах за Коллегиями, явился некий офицер — подбить каблук. Снял-де офицер сапог и сидел возле сапожника молча, поглядывал без интереса, как тот работает, думал о чем-то своем. А портянка у офицера возьми да и размотайся... Обычное дело. Но как увидел сапожник ногу посетителя, так едва не проглотил медные гвоздочки, которые по обыкновению зажимал губами, — голень у офицера была волосатая, точно как у козла или собаки, и плавно переходила в недоразвитую стопу — в отличие от голе-ни совершенно лишенную волосяного покрова. Впрочем... присмотревшись, сапожник понял, что стопа у странного офицера вполне развитая, но... в копыто... То есть это было не собственно копыто, как у лошади или того же козла; это была очень похожая на копыто стопа — с розовой нежной кожей и желтоватыми мозольками по краям...

Так рассказывали досужие бабы в лавках; шептались дворники в подворотнях...

Дескать, сапожник этот — человек аккуратный и совсем не был пьян. Кто-то, может, возражал: как же так! где это вы видывали трезвого сапожника? не бывает такого, не в Германии, как будто, живем, — это там всякий мастер — мастер и дока, лучший в своем деле, и мастерством своим уважение стяжающий, а в нашем разлюбезном отечестве всякий мастер — это прежде всего человек с известными слабостями (и очень честными глазами), ищущий к себе уважения и любви не посредством умения, а посредством высокого понимания жизни и премудрых пространных речей, увы, ни к чему не обязывающих... Однако возражающих, сомневающихся не слушали: приземленные и бледные их словеса кому интересны!... Совсем иное дело — жмурясь от удовольствия, внимать речам про офицера с копытами козла. Ух, как воображение тревожит, как походит на дурное знамение свыше, — аж захватывает дух!... И то верно: обернись, брось взор на прошедшие годы... все-то в России-матушке тяжкие времена — то одно, то другое, — все-то в России лихолетье — не один, так другой воду мутит, не то бунтует, не то строит на свой лад, ломает люд через колено... Не бедна Россия на дурные предзнаменования...

И внимали россказням, слюнки ручьем пускали, смаковали, вкусненькое обсасывали...