Центр

Морозов Александр Павлович

Вызывающее сейчас все больший интерес переломное время начала и середины шестидесятых годов — сложный исторический период, на который пришлись юность и первый опыт социальной активности героев этого произведения. Начало и очень быстрое свертывание экономических реформ. Как и почему они тогда захлебнулись? Что сохранили герои в себе из тех идеалов, с которыми входили в жизнь? От каких нравственных ценностей и убеждений зависит их способность принять активное участие в новом этапе развития нашего общества? Исследовать современную духовную ситуацию и проследить ее истоки — вот задачи, которые ставит перед собой автор этого романа.

I

Была бы жизнь, а уж потом можно говорить и о стиле жизни. Разница эта давно понята и поймана в языке. Ведь говорят, что жизнь дается только один раз, или что она дала трещину, или что она обогнала вас, или пошла под откос, или, наконец, «жизнь моя, иль ты приснилась мне?». Словом, с ней обязательно что-то происходит, и при этом что-то значительное, решительное, а если не бояться старомодных слов, то и просто роковое. А о стиле жизни — все сплошь прилагательные. Ну, может он быть рациональным, ну, странным, блестящим, расточительным, современным, несовременным, примитивным, подозрительным, в крайнем случае — полосатым, в клеточку. Да ведь прилагательные — это те же платья. Сегодня щеголяешь в таком, завтра в этаком. А то и всё вместе. Как говорится, «мне купили синий-синий, презеленый, красный шар».

Виктор Трофимович Карданов вообще никаким стилем жизни не обладал. Или, выражаясь шикарно, не держал стиля. Шел не в струе. Зато с жизнью знаком был, что называется, накоротке. Многажды «начинал новую жизнь», не раз случалось ему восклицать: «Что наша жизнь? — Игра!» (про себя, правда); телефонные разговоры, особенно если с другого конца провода лили на него мировой пессимизм в неумеренных дозах, автоматически закруглял неоспоримой истиной: «Живы будем — не помрем», ну и т. д. и т. п.

Как человек незакрепощенный, он не удивлялся новым поворотам судьбы, встречал их с ошеломляющим спокойствием, предварительно не особо вызнавая, как, да что, да откуда. Поэтому, не моргнув глазом и не поведя ухом (что, кажется, означает одно и то же), воспринял он неожиданный звонок давнишнего дружка-приятеля Димы Хмылова и его предложение встретиться «у Оксаны».

Впрочем, звонок Димин следовало числить по рангу неожиданных разве что из-за очень уж порядочного хвоста лет, в течение которых тот не заходил, не писал, не телефонил, в общем — не возникал. (Не считая их полугодичной давности достаточно невинного пляжного приключения, о коем речь еще впереди.)

Дима был незаметен и бессмертен. Бессмертен именно в силу своей незаметности, необязательности в стратегических направлениях кардановской судьбы. Он дан был Карданову чуть ли не с рождения, как дается условие математической задачи. Но, в отличие от условия математической задачи, «дано — Дима Хмылов», казалось, вовсе и не требовало какого-то доказательства. Просто — дано, а требуется доказать или не требуется — как-то и необязательно, и неуместно вроде, да и вообще: а требуется ли? Значит, и неудивительно, что Виктор Трофимович не удивился, не вскинулся, а для проформы, бросив пару раз «ну что, старик, как живем-можем?», с вялым оживлением выслушал Димино обязательное «как можем, так и живем. Ты-то как там? Все так же?» и с вялым энтузиазмом, зато с ходу согласился встретиться через полчаса «у Оксаны».