Аннотация в печатном издании отсутствует
***
Аннотация переводчика к электронному варианту:
«Мужской» перевод знаменитой «The Catcher in the Rye» великого американца, изданный в 1998 г.
***
«Меня часто спрашивают, чего, мол, я взялся за какое-то старье. И вообще, нужно ли переводить уже переведенное. Мой ответ однозначен — да! <…> Вот, например, говорят про „The Catcher in the Rye“, дескать, прошлый век, пусть шестидесятники тащатся от своего мальчика-бунтаря, а сами-то схавали книгу только в „женском“ переводе сорокалетней давности, то бишь еще совковом, поднадзорном. А известно ли им, к примеру, что после выхода повести в США ее в некоторых средних и высших учебных заведениях запретили к изучению из-за „обилия богохульства и недостатка любви к родине“? „Как? Где? — удивляются. — А мы не заметили. Читали вроде внимательно“. Читали-то внимательно, да вовсе не ту книгу, которую написал Салинджер, — по указанным чуть выше причинам.»С. Махов, из предисловия.
«Очевидна полемическая направленность этого переводческого труда: дабы отличаться от предшественников, Махов именует Сэлинджера Салинджером и неустанно, в каждой строчке, спорит с Райт-Ковалёвой, чьи переводы в его предисловии названы „совковыми“ и „женскими“. Конечно, такого рода переводческий экстремизм не идёт на пользу тексту, и всё-таки эта попытка дать читателю „нового Сэлинджера“ заслуживает внимания, так как при всём блестящем мастерстве Р. Райт-Ковалёвой её переводы Сэлинджера действительно сглаживают „острые углы“ …ограничения перевода довольно очевидны: молодежный сленг, не имеющий адекватного аналога, волшебные превращения гамбургеров, постоянное смягчение грубоватой, дерганой интонации рассказчика. Эти изъяны часто объясняют цензурой: Р. Райт-Ковалева вовсе не была той благонравной дамой, какой представляет ее себе современный читатель, любила и умела употребить крепкое словцо, умоляла редактора дать вставить хотя бы слово „говнюк“, но даже этого ей не разрешили…».Александра Борисенко — О Сэлинджере, «с любовью и всякой мерзостью» // «Иностранная литература», 2001, № 10. {1}
1
Если вы впрямь настроены послушать про всю тутошнюю бодягу, то сперва наверно захотите узнать, где я родился, как проистекало моё непутёвое детство, чем занимались родители прежде, нежели заполучить меня — короче, муру вроде наплетённой Дейвидом Копперфилдом — но, честно говоря, глубоко в прошлое лезть неохота. Во-первых, больно уж занудно; во-вторых, предки в обморок попадают, начни я трепать про их личную жизнь. Сразу начнут икру метать, особенно отец. Люди они вообще-то
неплохие
— тут уж без разговоров — но адски обидчивые. Понимаете, не намерен я излагать собственное чёртово жизнеописанье. Просто поведаю, какая со мной в прошлое Рождество произошла дикая хреновина — ну, перед тем как совсем скис и припёрло даже приехать сюда, дабы чуток оклематься. В смысле, Д.Б. я рассказал лишь изложенное здесь —
брат
ведь, не кто-нибудь. Он работает в Холливуде. Недалеко от здешней дыры, оттого навещает почти каждые выходные. И домой отвезёт, после того как отсюда выпустят — скорей всего, уже в следующем месяце. Брательник только-только купил «Ягуар», эдакую небольшую английскую тачку, дающую до трёхсот кэмэ в час. Раскошелился, конечно, как миленький, но щас-то бабки у него наличествуют. А
раньше
— ни фига. Раньше он был клёвым писателем и жил дома. В случае вы о нём сроду не слыхали, Д.Б. наваял обалденный сборник рассказов «Личная золотая рыбка». Лучший как раз называется «Личная золотая рыбка». О парнишке, никому не показывавшем золотую рыбку, поскольку купил её на собственные денежки. Здорово, да? А теперь Д.Б. в Холливуде, продаётся словно девка всяким там жучилам. Чего я по-настоящему ненавижу, дык уж великого немого. При мне о нём лучше даже не заикайтесь.
Начну, пожалуй, с того, как уехал из Пенси — есть такое подготовительное учебное заведенье близ городка Аджерз в Пенсильвании. Небось слышали. А уж объявленья-то наверняка видали. Его нахваливают чуть ли не в тыще ежемесячников, и вечно снимок: лихой чувак на лошади перепрыгивает через изгородь. Словно в Пенси всю дорогу только и играют в поло. Да я там ни разу ни одной кобылы даже
Короче, дело происходило в субботу, шла футбольная встреча с Саксон-Холлом. Ну как же — последняя игра года! Считалось, упаси бог Пенси проиграет, надо бежать совать голову в петлю, и вообще. Помню, часа в три стою на самой к чёрту вершине холма Томсен у дурацкой пушки, сохранённой со времён войны за независимость, всё такое. Оттуда целиком видно поле да соперников, гоняющих по нему друг дружку. Места для зрителей с холма не очень-то просматриваются, зато слышно, как все орут — за Пенси болели мощно, ведь там собралось всё заведение, кроме меня, а за Саксон-Холл дохловато: гости редко привозят много болельщиков.
Девчонок на футболе обычно раз-два и обчёлся. Приводить их разрешено только старшим ученикам. Гнусненькая шарашка, с какой стороны ни глянь. А мне вообще-то по вкусу места, где хоть изредка увидишь девчонок. Даже коль они всего лишь почёсываются да сморкают носы, или просто хихикают, всё такое. На игры часто ходила Селма Тёрмер, дочка директора, но при виде неё от страсти с ума не спрыгнешь. А вообще-то она ничего. Мы однажды ехали вместе из Аджерза и немного поболтали. Мне она понравилась. Её чуток жалко: шнобель здоровенный, ногти обкусаны аж до крови, а в лифчик столько подложено — на трамвае не объехать. И всё-таки понравилась, потому как из неё напрочь не пёрло дерьма, мол папочка у неё прям замечательный. Скорее всего, сама смекает, какое он трепло липовое.
Я стоял на вершине холма, а не торчал внизу на игре по очень простой причине: только-только вернулся с нашей фехтовальной сборной из Нового Йорка. Я ведь её чёртов распорядитель. Большая шишка! Утром поехали в Новый Йорк на встречу с училищем Макбёрни. Но сражения не состоялось. Я забыл все рапиры-снаряженье-шмотки в проклятой подземке. Не особо-то и виноват: пришлось всю дорогу бегать смотреть на отупенные чертежи веток, дабы не пропустить остановку. В общем, прикатили в Пенси не к пяти, а около половины третьего. На обратном пути в поезде все делали вид, якобы меня не замечают. Дикий всё-таки народ, честное слово.
2
У них у каждого своя комната, всё такое. Обоим лет по семьдесят, да больше. Но кой от чего они тащатся — хотя, конечно, немного через жопу. Звучит грубовато, но я ведь не вобиду. Просто много думал о старике Спенсере, а коли думать о нём
слишком
много, то удивляешься, на кой чёрт он всё ещё живёт. В смысле, согнут в три погибели, разваливается на части, на уроках частенько роняет кусок мела у доски, и кому-нибудь из ребят с первого ряда вечно надо вставать, поднимать мел, подавать ему. Жуть, правда? Но думая о нём не
слишком
много, а в меру, обнаруживаешь: живёт не так уж плохо. Например, однажды в воскресенье мы с парнями зашли к нему на чашечку горячего шоколада, и он показал старое потёртое одеяло племени Навахо, купленное с г-жой Спенсер у индейца в заповеднике «Жёлтый камень». От эдакой покупки старикан как пить дать приторчал. Вот я и говорю: взять какого-нибудь хрыча вроде старины Спенсера — а он способен тащиться от покупки одеяла.
Дверь в его комнату оказалась открыта, но я на всякий случай постучал — ну, вежливость выказать, и вообще. А сам вижу: сидит в большом кожаном кресле весь закутанный тем самым одеялом, о котором я только что рассказывал. Услыхав стук, он поднял глаза и закричал:
— Кто там? Колфилд? Входи, дружок!
Не на уроках вечно орёт. Порой это охренительно на мóзги давит.
Вхожу — и тут же пожалел, что вообще припёрся. Старик читает «Атлантический ежемесячник», комната до потолка завалена лекарственными шариками-лепёшками, вся провоняла каплями от насморка. Обстановочка та ещё. Короче, не люблю я больных. А тут ещё на старике Спенсере столь затасканный-вылинявший халат, словно он в нём родился, не иначе. Вообще старики в пижамах и халатах не слишком приятное зрелище. Вечно у них видна старческая узловатая грудь. А ноги! Белые лысые стариковские ноги — ну, видали, наверно, на побережьях там, и вообще.
