Начинает сказка сказываться...

П. П. Ершов. «Конек-Горбунок»

Мальчик сидел под береговым обрывом у самой воды, смотрел через неширокую, сажен тридцать, реку на другой берег, песчаный, отлогий, заросший по песку островками мать-и-мачехи, а за песчаным откосом непроходимой чащей ветлы, и размышлял с великой детской горечью и обидой о своем бессилии.

«Отчего я такой? Слабый, бестолковый, глупый! Дорогу, и ту запомнить не могу. Как вон у Алешки все ловко выходит! На коня на любого садится, из лука от уха лепит без промаха, по-татарски... Да может, он татарин и есть? Ноздри навыворот, глаза-щелки... Мечом что правой, что левой вертит  — считать устанешь... Ну, в этом ладно, может, когда подрасту, сравняюсь, силы наберусь... А вот хитрость его, приметливость во всем...»

Алешка, сын дедова конюха Афанасия, был на целых пять лет старше, чего мальчик никак пока в расчет не брал. Случайно, нет ли, но он оказался для мальчика первейшим другом и главным наставником. В свои тринадцать лет он не хуже бывалых охотников знал все окрестные чащи, особенно те ветлы за рекой.

Все на этой земле начинается с любви  — куда от нее денешься!

И берет она за глотку, когда уж берет, всех и всегда одинаково, будь ты патриций или раб, князь или смерд, интеллигент или работяга, живи задолго до рождения Христа или через тринадцать, а то и двадцать веков после.

Любовью начинается жизнь.

Жизнь... Не только то необъятное, что невозможно описать словами, но даже та маленькая часть этого необъятного, то эфемерное, неуловимое, которое пытались и пытаются определить, отделить от не-жизни мудрецы всех времен и народов.

Тем более то прекрасное, что неподвластно рациональному разуму, что воспевают и никак не могут воспеть как следует, в совершенстве, поэты.

В конце концов, что такое любовь? Любовь  — это чудное мгновение.

И. Ильф

Это случилось в апреле аж 1337 года от Рождества Христова.

Ефимьевна, любимая нянька княгини Анны, жены луцкого князя Любарта Гедиминовича, состояла с утра в сильнейших хлопотах по случаю приезда к Любарту брата, новогрудского князя Кориата, 28-летнего красавца-вдовца, любимца женщин, грозы мужей, возмутителя спокойствия молодых девушек.

Не то чтобы Ефимьевне были поручены главные по хозяйству дела  — нет. Эта самая бестолковая во всей свите княгини старуха ни в чем нигде не могла помочь. Деятельность ее состояла в том, что она бегала и ахала, кудахтала, потела, гоняла девушек туда и сюда ужасным образом  — она узнавала новости.

Через неделю Кориат уехал в Вильну, заговорив до очумения брата, воеводу Бобра, и совершенно вскружив голову Маше, которая ходила как во сне, никого и ничего не замечая и загадочно, слабенько как-то улыбаясь.

Дело было почти слажено, и хотя никому ничего не объявляли, весь двор Любарта мгновенно узнал новость и переменился: к Маше стали относиться как к будущей княгине, а к Бобру как к княжескому тестю. Дело оставалось за «малым»: получить согласие Гедимина. А князь Кориат уехал  — и как ключ на дно.

Только потом, гораздо позже, узнали в Луцке, что отца он, конечно, не уговорил, а поехал с поручением от него к полякам, да там и застрял.

Тогда же не знали что и думать. Маша погрустнела, подурнела лицом, стала бледнеть, а по утрам и зеленеть даже. Скоро выяснилось, что виной тому не только грусть по исчезнувшему жениху. Приступы дурноты случались с ней все чаще.

Змеей среди дворни пополз слушок. Неизвестно, как переживал позор свой нелюдимый воевода, Маша же как будто даже тронулась умом: не желала ни с кем разговаривать, запиралась одна в светелке и часами тянула одну и ту же дикую языческую песню, с подвывом, как раненая волчица.

Когда Кориат уехал, Бобер, да и Любарт тоже, остались в полной уверенности, что все кончилось, что Кориат теперь никогда не только в Бобровке, но и в Луцке-то не появится, чтобы не бередить душу воспоминаниями о несчастном своем приключении. Однако они ошиблись, и крепко.

Вначале Кориат действительно исчез надолго. Гедимин быстро женил его на «длинношеей» княжне и начал гонять по соседям с посольствами. Удивительная открытость и легкость в обращении с людьми делали Кориата незаменимым послом, и Гедимин максимально этим пользовался.

Однако и Кориат, чувствуя свою нужность, повел себя непривычно стойко. Хотя он и женился, уступив отцу, а может в силу этого еще и пуще, Кориат стал твердить, что у него сын на Волыни, что именно его он считает своим главным наследником и что от этого не отступится. Гедимин свирепел, багровел, пообещал однажды даже проклясть, между ними вспыхнула тихая ожесточенная война, но в конце концов Кориат летом 6848 (1340 г. от Р.Х.) года, будучи в Ордене с посольством, совершил такое, что Гедимин простил ему все и сдался, признал внука, хотя, правда, только на словах.

Дело в том, что Кориат заморочил голову всем магистрам, напоил пол-Ордена до положения риз, довел до белой горячки полтора десятка самых отчаянных (на халяву!) выпивох, истратил море денег (чужих, правда, больше, чем своих), передружился со всей верхушкой Ордена до пьяных соплей, объятий и поцелуев и подписал с рыцарями такой договор, что те, протрезвев, почти год прятали друг от друга глаза и не решались к этому договору вернуться, разобраться, кто же из них был в тот момент глупее, потому что глупее уж было некуда. По нему Орден отказывался от кучи спорных территорий, обязывался помогать Литве деньгами и даже войском и т. д. и проч. в ответ лишь на то, что Литва не станет преследовать у себя «добрых христиан» и проповедников Ордена, которых и так шаталось по Литве множество.

Вот этим договором и одолел Кориат упрямого отца. Но любая вещь имеет изнанку. Эта победа Кориата заставила вспыхнуть с неожиданной силой ненависть, которая гнездилась в груди «длинношеей» к далекому неизвестному любимцу мужа.